«Я — житель тех годов, когда начальство по морде било и за вину, и для забавы, для оказательства силы. В 902 году губернатор Оболенский в нашей деревне пятого порол, так я тоже в пятых оказался. В 906 тоже попало маленько, да в тюрьме повалялся четыре месяца. Пришла думка: нехай люди живут, як хочут, — буду жить, як можу! В гражданску войну у меня хутор был, волов три пары, две — мои, одна — братова, а он — в партизаны ушел, да и пропал. Кони были, было трое австрияков нашей речи, пленники с Галичины. Наскочили белые, бычка зарезали, коней свели. Красные пришли — кроме хлеба ничего не взяли, а хлеба у меня богато было. Потом — снова белые, а за ними — немцы. Ну, прямо скажу, немцы разорили все мое хозяйство так, что я даже удавиться хотел. Кончилась война, приложил руки к делу — за четыре года обжился не плохо. Левизором был в сельсовете, общественной работы не бегал, кооператив там, али что… Начались колхозы. В 29 году оказалось, что я советской власти противник, враг. Заарестовали. На допросе все — гражданин, да гражданин. Нехай, думаю! Умасливают, чтоб не скрипел. Хлопец один ткнул меня в шею, — начальник ему три дня ареста назначил. Может, и не посадил, а — только для политики. Ну, я думаю по-своему: ты меня побей, а хозяйства моего — не тронь! При царе — хозяйства не трогали. Да. Вот и попал за охрану хозяйства. Что ж, работаю не хуже других, две премии получил, сокращение срока обещают за обучение хлопцев плотничьей работе. Обучать я — способный. Ну, здесь, конечно, вижу, что ежели у меня свой хутор, так — на кой мне хрен канал этот? И понимаю, что ежели все хозяева будут эдак думать — придется им на немца робить, або еще на кого чужого. Вот, перевелся сюда, на Москву, канал строить. Плотничья работа — спокойнее, а к земле — не вернусь, в колхозе я — не работник, а на какой-нибудь своей десятине — тоже радости не найдешь, лучше в носе пальцем ковырять».
Начались мотивы перерождения, иногда весьма похожие на комический анекдот: кругленький, румяный человечек весело говорит:
«Дома — живот у меня болел, заелся я, что ли, кишки ожирели, чего ни поем — все назад! Года полтора одним молоком питался да кашей, а и то — резь в кишках, будто стекла покушал. Злой стал, житья никому нет со мной, прямо — с ума схожу, да и — все! Со зла и накуралесил немножко, селькора побил, а он донес на меня, будто я одного парнишку договаривал колхозное сено поджечь. Действительно, сено-то подожгли, только не тот, кого я будто бы подкупал, а — неизвестный, ну и подумали на самого меня. Вот, значит, тюрьма, лагерь, а потом — на канал отправили. А я — просто умираю, так болит животишко. Однако на канале начал я кушать, прямо — как бедный! И вижу — все лучше мне, а потом и вовсе ничего! Ну и работать стал соответственно здоровью. Работать я — любитель. Я еще в лагере приметил, что кто хочет — того учат. Начальники, конечно, работу требуют строго, ну, однако, объясняют все смыслы дела. Сел учиться, грамотен я был кое-как, читал газету с трудом, а понимал из десятка слов половину, да и то не так, как надо. Теперь читаю без запинки, вроде как мне другие глаза вставили. Получил понимание жизни. Молодой, я с Махном немножко гулял, там тоже балакали, что надобно переделать жизнь на иной лад. Говорить-то говорили, а на деле — грабеж да пьянство. Здесь руководителя — другого направления, — одеты офицерами, а живут, как монахи: пьяными их не видно, с девицами не хороводятся, а девицы да бабенки здесь такие, что взглянешь и — хоть молись: пронеси господи мимо меня чашку сию! Да-а. Здесь на другое настраивают, строго, деловито, даже душа радуется: знают люди, почем сотня гребешков! И все ведь молодежь! Такое дело развернули, что на нем себя забыть — не диво!»
Таких рассказов можно бы подслушать сотни. Все они говорят о том, что даже некоторые из закоренелых собственников, работая на Беломорско-балтийском водном пути, оказались способными «забыть себя» и понять «государственные смыслы» работы, ее экономическую общеполезность, ее значение для обороны против внешнего врага, хотя к этому пониманию привела их, как видно, психика «хозяев».
Инстинктивные «супротивники» хозяев, нарушители «священного права собственности», приходили к пониманию смысла работы потому, что она открывала перед ними все пути к оздоровлению и развитию их способностей, давала им трудовую квалификацию, возвращала утраченные права граждан Союза социалистических советов.
Они поняли больше «хозяев», поняли, что участвуют в деле создания такого строя, который обеспечивает людям свободу умственного роста.