Просто я чувствовал себя обязанным выложить перед ним всю правду.
— Я одного не пойму, — выждав небольшую паузу после того, как я закончил, сказал Макс. — Почему вы, ребята, до сих пор миром не правите?
— Знаешь, в последнее время меня подозрительно часто наводят на эту мысль. Боюсь, рано или поздно я задумаюсь над этим и, чего доброго, даже возьмусь. Да шучу я, Макс, фигня все это. Слова. Ну, скажем, у тебя есть возможность править миром. И что? Что дальше-то? Как ты будешь это делать? Как Наполеон? Как Гитлер? Или как Робин Гуд: отберешь у богатых, раздашь бедным?
— Скажешь тоже. Сам что-нибудь придумаю. Сам. Как Максим Юсупов.
— Ух ты, — поразился я, — какая у тебя фамилия-то… дворянская.
— А ты думал… — вздул грудь Макс. — Мои предки были ого-го!
— Вот и я про то. Предки, поди, по-французски изъяснялись, с царями-князьями были на короткой ноге, а ты, их благородный потомок, ПТУ кое-как с хвостами закончил и промышляешь черт-те чем. Ты хоть в курсе, зачем я был нужен Семену Тиграновичу?
— Золото делать, не зря ж он тебя Алхимиком окрестил.
— Золото, как же… Снежок и кислоту. И много еще всякой дряни, хватило бы всю Россию-матушку посадить на иглу и колеса. Тоже, знаешь ли, дорога к трону. Повелитель грез, спаситель от ломки, добрый доктор Айболит. Все тебя любят, ждут от тебя благодати, и вся многомиллионная армия торчков в любой момент к твоим услугам. Хорошая перспектива?
— Ты перегибаешь.
— Ничего я не перегибаю. Так и было бы. Ты вспомни вот что: всякая власть от Бога. Если Ему понадобится власть в моем лице, думаю, Он мне просигналит. Тогда и взвалю на себя этот крест и пойду казнить и миловать. А до тех пор — ни-ни.
— Тебя послушать, так выходит, что волшебники вроде нас ни на что в этом мире не годны, кроме как выступать в цирке.
— Почему же? Ты же слышал, о чем ребята рассказывали — для каждого нашлось дело. Ну, еще есть Венди с Отто… Но с ними все ясно: Венди надо на большую сцену, а Отто — в науку…
— А тебе-то самому?
Ох, как не хотел я, чтобы он задал мне этот вопрос.
— И мне дело найдется, — лаконично отмазался я.
— Вот всегда с тобой так, Артем. Вроде бы ты влез в эту историю — глубже некуда. Ломаешь вселенское устройство…
Я даже встрепенулся, настолько не ожидал услышать от этого хрестоматийного братка слово «вселенское». Впрочем, не ожидал я и того, что он окажется сенсором. На вид — стопроцентный телекинетик.
— …а сам хочешь остаться в стороне. Типа «я ни за что не отвечаю, сами управляйтесь, мое дело сторона». Ты хоть разумеешь, что так не бывает? Что это не по понятиям? Вот сделали вы меня ясновидящим (а я, заметь, не просил), и что теперь? Ты говоришь: погоди, Макс, привыкнешь, тебе понравится. Да кто тебе сказал? Не хочу я к этому привыкать. Мне и так жилось неплохо: бабки, девочки, приключения — все, что надо. Предкам дачу подарил, сестру замуж экспортировал в Швецию с приданым. А сейчас мне что делать? Давать объявление в газету: потомственный ясновидящий Макс, приворот денег с гарантией?!
— Знаешь, — прервал я его излияния, — достал ты меня своим нытьем. У меня телефончик Кузнецова есть, вот запиши, позвони и попросись на работу в Большую Контору. Он тебя примет, как родного, зачислит в отдел, и будет тебе счастье. Отпуск, льготы, пенсия по выслуге лет. Тащи ручку…
— Пошел ты, — вздохнул Макс. — Ладно, ты прав, хватит уже сопли размазывать. Пойдем соснем по часику, а потом рванем в город на разведку, разбираться с твоей картой.
— Давно бы так, — зевнул я.
Мы проглотили еще по рюмочке, закусив печеньем, намазанным горьким апельсиновым (с корочкой) джемом, и поплелись в зал, напоминавший теперь тюленье лежбище.
КузнецовЯ спохватился в одиннадцать — надо было срочно ехать в контору, меня ждал новобранец Ким.
Из машины позвонил дежурному на полигон, спросил, как наш заключенный пережил эту ночь.
— Все спокойно, — отрапортовал лейтенант Голиков, — спал, не шумел, летать по камере и биться о стены больше не пробовал, утром справил нужду, попросил сигарет. Принесли. Скурил три штуки под присмотром, от еды отказался. Вкатили дозу «колыбельного». Перестал курить, сидит, смотрит в стену, молчит. Лампочка у него в камере перегорела.