— Не отставай.
Настоятель тоже поспешил за ними.
Во дворе, постояв немного в задумчивости, Грозный решительно направился к главным воротам, вызвав тем самым недоумение и у Малютьг с Богданом, и у настоятеля монастыря. Но не станешь же интересоваться, какая блажь случилась у царя. Идут следом. Готовы к любым неожиданностям.
А Грозный уже поднимается по каменным ступеням узкой изгибистой лестницы в надвратную церковь, но в ней лишь приостановился, чтобы крестным знамением осенить себя и поклониться иконостасу, затем снова — вверх по ступеням. На колокольню.
По привычке называли верхнюю площадку колокольней. Она огорожена кирпичной стеной в рост человека, с бойницами для стрельбы из пищалей и помостами, тоже кирпичными, для затинных пушек, на которых они и покоились, прикрытые козырьками от непогоды.
Колокол же всего один — набатный.
Воротниковый стражник, который исполнял урок наблюдателя, склонился в низком поклоне, затем, по жесту Малюты Скуратова, скользнул вниз, к своим товарищам, а Иван Грозный, даже не обратив внимания на воротника, подошел к бойнице и устремил взор свой на город, который, похоже было, купался в ласковом лунном свете.
Минута, вторая и вдруг — благовест. Колокольни всех псковских церквей одновременно наполнили воздух тугим перезвоном. Торжественно он повис над городом. Иван Грозный перекрестился.
Засветились окна домов, вспыхнули на улицах факелы, замерцали свечи, слышна стала даже речь, хотя и неразборчивая по дальности своей. И тут настоятель с задушевным словом:
— Молить Господа о здравии твоем, единодержце Русской земли, станут холопы твои до самого входа твоего в город. Псков почитает тебя, чадолюбивый царь, владетелем своим, неподсудным властелином земли своей, державы своей.
Теплят душу такие вот признания, вроде бы ненароком выплеснувшиеся. Особенно, что не просто он царствующий правитель, но хозяин полновластный, вольный миловать, но вольный и судить холопов своих. Конечно, он давно уже понял, что государь — не вотченник, что блюсти интересы державы, всех его народов и всех сословий нельзя в одиночку, без таких пособников, как Боярская дума, как Государев Двор, но еще и тех, кто следит, чтобы воля царя, Думы и Двора не оставались без исполнения, не становились бы лишь благими пожеланиями, оттого он создал несколько приказов, назначив в них грамотных и исполнительных людишек дьяками и подьячими, но в душе он продолжал оставаться вотченником, удельным князем, полным и, главное, единовластным хозяином и земли, и живущих на ней — вот почему слова умного, зреющего проникать в души людские настоятеля монастыря так легли на душу Ивана Васильевича.
Вздохнул царь Грозный и, обернувшись к Малюте Скуратову, молвил умиротворенно:
— Иступим мечи о камни. В город я въеду лишь с полусотней телохранителей принять поклон наместника моего, князя Юрия Токмакова, и благословение епископа Псковского.
Глава вторая
Никто в Александровской слободе не решался начать допрашивать привезенных из Новгорода архиепископа Пимена, именитых бояр, дьяков и подьячих Новгородской приказной избы, должных являть государево око в сем граде, но допустивших то ли недогляд по безделию своему, то ли по злому умыслу — ждали либо самого царя, либо посланца с его словом.
Палачи потирали руки, предвкушая предстоящее раздолье, и почти каждодневно спускались в подземелье поглядеть на своих будущих жертв, закованных в ржавые железные цепи, липкие от крови прежних страдальцев.
Не было среди окованных лишь архиепископа Пимена. Князь Афанасий Вяземский, оставленный за главного в Александровской слободе, не осмелился надеть оковы на новгородского святителя и посадить его в подземелье — запер его в церковном приделе, нарядив пяток опричников для охраны.
Шли дни, палачи начали уже тосковать. Им не терпелось приняться за дело, ибо оно не только привычно-возбуждающее, но еще и доходное: царь за ночное старание вознаграждает щедро. Иногда свои мысли кто-то из неопытных высказывал даже вслух:
— А что если надумает Иван Васильевич прямиком в Москву? Сколько тогда ждать придется?
— Да, неисповедимы пути государевы. Не о нас, людишках, забота его. Что ему мы?
— Нишкните! — остановил опрометчивых палачей из детей боярских еще юных годами, пожилой их товарищ. — Мыслимое ли глаголите?!
— Да, мы что? Мы лишь, что без дела скукотища смертная.
— И все одно — нишкни! Авось кто донесет.
— Кому доносить, коль трое всего нас.