С карбидной лампой в руке я перемещался между следами его пребывания здесь в последние дни, безуспешно пытаясь добиться, чтобы фигура, созданная моим воображением, все то, что я о нем уже знал, стало проявляться, высвечиваться, представ не телом, в которое мне предстоит выстрелить, а живым человеком — с дыханием и зрением, желаниями и страхом. Он пребывал, как и я сам, в зеркалах, призраком кого-то другого, существом гипотетическим и утраченным, и поэтому я так упорно стремился восстановить всю последовательность его действий, своими глазами увидеть то, что видел он: остановившиеся часы, деревянные стеллажи, подрагивавшие от ветра листы кровельного железа, которыми были закрыты окна. Сюда никогда не проникал дневной свет, отсюда не была видна похожая на морской горизонт густая синь ночного неба над проводами и крытыми перронами железнодорожного вокзала, только пламя лампы, только стены из красного кирпича в пятнах сырости и стародавних следах паровозной копоти, только битые часы и дни без конца и начала, взаперти, с осознанием вины и беспомощности, в ожидании, что чей-то приход положит начало следующему этапу его унижения.
Скопившаяся во мне после нескольких последовательных перелетов усталость создавала ощущение, что я оказался внутри сновидения, но мое оно только отчасти. Вот почему, когда я присел на койку и принялся перелистывать наугад взятый роман — один из тех, которые он читал, — меня не сразу повергло в изумление имя автора. Тогда я еще не понял, в какую жесткую последовательность выстраивается логика времени: предательство, Вальтер, Ребека Осорио. В памяти всплыла одна максима, вычитанная когда-то и вряд ли скажу где, одно предостережение: Don't play the game of time[2]. Ho ведь этого не может быть, просто не может такого быть, чтобы до сего дня существовало на свете имя Ребеки Осорио — прекрасное и нереальное имя-анахронизм, сохраненное в этих романах и этом фантастическом месте с единственной целью: попасться мне на глаза. Я перебирал книги, поглаживая потрепанные желтоватые страницы, вдыхая запах пыли, собравшей в себе чуть ли не все ароматы и всю заброшенность магазина, и даже запахи разложения: проеденного жучками дерева, дряхлой бумаги, дыма угольных паровозных топок и отсыревшего кирпича. То, что кто-то принес эти книги сюда и что Андраде читал их, было простой случайностью и стало грозным знамением судьбы, когда на них остановился мой взгляд. На каждой обложке, в различных позах, одетый по моде разных времен, высокий молодой человек, отдаленно напоминающий Лоуренса Оливье, целомудренно и крепко обнимает юную девушку, неизменно похожую на Джоан Фонтейн. Я собрал все книги с пола — одну за другой, разглаживая загнутые уголки, стряхивая пепел с обложек, — разложил на прилавке в свете карбидной лампы и еще раз прочел, освежая в памяти, их названия. Некоторые книги были без обложек и с выпавшими страницами — следствие постоянного их использования, нелегкой жизни, проведенной в магазинах старой книги и на уличных развалах, где можно взять книжку на время.