Поначалу оба они встретили меня с недоверием. Они знали, что истинной целью моего визита была проверка, что я явился к ним с инспекцией, причем не только деятельности их двоих, как полагали они, но и всей мадридской сети, сильно прореженной страхом и изменами: в те годы пытки и тюрьма становились прелюдией к расстрелу. От организации, практически изолированной от внешнего мира долгие годы бушевавшей в Европе войной, которая и завершилась всего-то меньше года назад, уцелело всего несколько человек, и все они оказались под подозрением. Однажды в Англии, в подвалах офисного центра, которому сильно досталось от «Фау-2», мне случилось допрашивать пленного немца, проработавшего в мадридском посольстве рейха целых два года. Я хорошо его помню: тот мужчина, с его вечной улыбкой, близорукий, в очках, в темном костюме с широкими лацканами, был сломлен и смиренно приспосабливался к постигшей его катастрофе, вознамерившись выжить. О том, что я испанец, он не знал. В ходе трехдневного допроса он упомянул, что лучший его мадридский агент работает теперь на испанскую полицию, причем уже несколько лет входит в высшее руководство подпольного сопротивления. Я сделал вид, что эта информация интересует меня не в первую очередь, однако ему явно хотелось поговорить о своем мадридском агенте: как будто ему доставляло удовольствие вспоминать о лучшем своем ученике, чьи мастерство и ловкость непременно уберегут его от провала. Он то ли действительно был, то ли прикидывался тихим алкоголиком, и я все время заботился о том, чтобы его стакан с джином не пустел. «Его никогда не раскроют, — сказал он мне с самодовольством бесстрастного пьяницы, — потому что он прячется в темноте». Отхлебнув джина, немец попросил дать ему ручку и лист бумаги. Припухшая, синюшная, рука его дрожала, пока он большими буквами выводил испанское слово: Бельтенеброс[4]. Так предпочел именовать себя предатель в Мадриде.
Появившись тогда в Мадриде, я уже знал, что у него имеется и другое имя: Вальтер. Он управлял кинотеатром «Универсаль синема» и жил с Ребекой Осорио, деля с ней подобие нежданно-негаданно свалившегося на него счастья, не тускнеющего ни от времени, ни от привычки. Невысокого роста, он был крепок, как кряжистый дуб, этот блондин с мягкими волосами и немного раскосыми глазами. В его манере говорить было что-то необычное, какая-то примесь, напластования различных языков, но никому так и не удалось выяснить, откуда он родом и каким был его родной язык. В Париже считали его то ли венгром, то ли болгарином, возможно, евреем. В Испании он появился году примерно в тридцатом, скрываясь от преследования политической полиции двух или трех государств. В конце тридцать девятого он бежал из концлагеря и, будто заново родившись, вернулся в Мадрид, весь покрытый шрамами и закаленный опытом плена. Он не выглядел ни безумцем, ни фанатиком, и ему были чужды пафос и подавленность. Познакомившись с ним, я сразу понял, что этот человек принадлежит к виду, недавно почти полностью вымершему. Такие, как он — без корней, перекати-поле с самого рождения, — сражались и умирали во всех, без единого исключения, мировых войнах и революциях в течение добрых двадцати лет. Лишь немногие из них встали на путь измены, но и в качестве предателей эти люди действовали с эффективностью, равной по мощи их первоначальному героизму. Быть может, именно по этой причине я никогда не испытывал к Вальтеру ненависти. Даже стреляя ему в лицо, я знал, что он продолжает оставаться одним из нас.
4
Известное в испанской литературе имя. Впервые встречается в рыцарском романе Гарси Родригеса де Монтальво «Амадис Гэльский» (1508). Амадис, будучи изгнан возлюбленной Орианой, поверившей ложным наветам о его неверности, выполняет ее повеление, отрекается от собственного имени и, назвавшись Бельтенебросом (от