В сопровождении оркестра Зуза пела популярную песенку весеннего берлинского сезона:
Теперь этот шлягер звучал как панихида по Ганке и Збышеку...
КЛОУНЫ
От этого поэтического подвального помещения веяло очарованием старой Праги. Здесь пахло вином, которое лилось тут многие годы. В красноватом полумраке перед началом представления, когда стены и готические очертания каменных сводов освещались лишь маленькими лампочками на столиках и лучом прожектора, стрелой впившимся в грубо отесанные доски импровизированной средневековой сцены, иногда казалось, что здесь, среди этой чрезвычайно пестрой толпы молодых и пожилых зрителей могли бы сидеть Кафка[7], Мейринк[8] и другие писатели и поэты прошлого.
На сцене в мерцающем свете прожектора стоял вполне современный поэт — молодой человек в джинсах, куртке и рубашке с расстегнутым воротом.
Притихшая аудитория с жадностью внимала его страстной вступительной речи.
— Поэт ведь имеет право на бунт. Он всегда имеет право взбунтоваться против условностей, мракобесия, рабства, угнетения. А Вийон[9] и был таким бунтарем. Он, как говорил Сент-Бев[10], подобен кольцу с камнем, которое посылает свое сияние вдаль даже тогда, когда оно ржавое. Мы не говорим подробно о том, каким он нам представляется как человек и как автор. Мы считаем его одной из сложных личностей, одним из последних представителей поколения забытых сатириков, их самым знаменитым преемником и вместе с тем лидером нового поколения.
Да-да, и мы, молодые чешские поэты, причисляем себя к последователям Вийона. И мы вместе с ним сегодня провозглашаем: «Долой попов, полицейских, цензоров, обывателей, менторов и мракобесов в культуре! Да здравствует свобода искусства!»
Это было сверх всяких ожиданий. Гости пришли на этот вийоновский вечер в надежде стать свидетелями значительного события в культурной жизни, услышать выступления оригинальных поэтов-интеллектуалов и критиков, что являлось хорошей традицией кафе «Конирна». Присутствующих интересовало и вступительное слово поэта Павла Данеша, который был известен как бесстрашный оратор, бросающийся очертя голову в каждую литературную драчку, публичные дебаты и даже провокации, если это сулило ему успех. Но публичный призыв к бунту против государственной власти в области культуры здесь прозвучал впервые.
Зал взорвался восторженными аплодисментами в знак согласия.
Павел Данеш был доволен. Ему удалось сорвать аплодисменты, значит, теперь ему будет больше к лицу скромность. Наступил подходящий момент для того, чтобы уйти. Он быстрым взмахом руки успокоил публику, чтобы добавить:
— Мне остается лишь пожелать вам ярких впечатлений от баллад и рондо Вийона, его ироничных жалоб и едких эпитафий. Итак, слово имеет... Франсуа Вийон!
Луч прожектора скользнул к краю сцены и высветил сидящего на деревянных ступенях человека — это был актер в костюме средневекового бакалавра. Павел Данеш тут же исчез в темноте.
Актер легко спрыгнул со ступенек и как истинный парижский волокита закружился в танце с тремя танцовщицами, которые одна за другой появились из темноты. Затем актер продекламировал:
Тут актер спрыгнул с подмостков в зал и, сопровождаемый светом прожектора, стал прохаживаться между столиками. Обращаясь к зрителям, он небрежно бросал им в лицо сатирические строки стихов: