После такого видения Родославу не хотелось жить… Он уже два раза топился, но всякий раз, когда он погружался в воду реки, резвые струи выносили его на берег, уже наполовину захлебнувшегося… Нет, видимо, Световид не хочет кощунственной смерти своего жреца. Значит, не так уж он виноват перед богами и поселянами…
Успокаивался к утру Родослав, а тут уж наступал день. Так и жил…
К нему приходили люди, приходил с огромной собакой Доброслав, приносили еду, подправляли его жилище, подновляли капище, но уже не те это были боги, не те жертвоприношения!.. Родослав знал, что теперь поселяне больше ездят на кумирню Белбога к Черному озеру. Знал и не сердился…
Сейчас он сидел, закутавшись в бараний тулуп, — стояла осень, было холодно, — держал между коленями свой жреческий жезл, вырезанный из орехового молодого дерева, с золотым набалдашником и нежно гладил его заскорузлыми, скрюченными пальцами — думал над приснившимся сегодня сном…
Будто он, молодой и красивый Родослав, чернобородый жрец Световида и богини Лады, стоит посреди просторного поля, а над ним ярко светит двурогий месяц; тень от фигуры Родослава пролегла далеко-далеко, доставая головой черты, где сходятся земля к небо… Оттого-то и тревожно Родославу, будто тень его заглядывает в самую Душу мира[83]. И тогда на эту черту стал смотреть он с надеждой: оттуда должны брызнуть яркие лучи, но их нет вот уже несколько дней и ночей… Напрасно ждет Ярилу жрец, только бледным светом двурогого наполняется все существо Родослава, — и тогда ему становится жутко. И вдруг он увидел всадника на белом коне. «Никак, сам Световид?» — подумал Родослав. И точно.
И сказал бог:
— Мой верный жрец, отдай свой жезл Доброславу. Он сегодня придет к тебе… И не смотри более на черту, которая отделяет землю от неба, не волнуй свое старое сердце… Утешься: жива твоя дочь, и с помощью жезла ее найдет Клуд.
Проснулся старик. Весь в поту. А потом члены его сковал холод. И вот наступил вечер, и жрец стал ждать Доброслава. Знал, что придет.
Открылась дверь жилища, и, заслоняя собою свет, на пороге возник Клуд; между правой его ногой и дверным косяком протиснулся Бук, кинулся к старику. Тот запустил пальцы в теплую шерсть, прижался щекой к ней.
— Хо-р-р-о-о-ший пес! — протянул восхищенно.
— Приветствую тебя, Родослав, — поднес ладонь к сердцу Клуд, — да продлятся годы жизни твоей.
— Э-хе-хе, — покряхтел жрец, вставая. — На что они мне?! — И вдруг вцепился руками в плечо Доброслава и затряс головой. — Эти годы нужны тебе. Да… Да… Ты возьми этот жезл. Возьми и сядь, а я расскажу тебе сон.
И рассказал.
— А сейчас час твой настал — иди! Знаю, что жива моя дочка и ты встретишь ее. Правда, с того кровавого праздника много раз лес менял свой наряд и много старых деревьев рухнуло на землю. Как и вы с Мерцаной, маленькие сосны подросли, но все равно они имеют те же приметы, что и в детстве. Обнажи мою правую руку по локоть, Доброслав. Видишь на ней родинку, похожую на подковку? Знай, что точно такая же у моей дочери, только на шее. По ней можешь опознать Мерцану. А чтобы и она признала тебя, покажи ей жезл… Встретитесь — помяните меня, и пожелай ей счастья. Пусть живет под благодатными лучами Ярилы… Теперь я буду умирать спокойно. И не горюйте, что не увидите меня больше… Подойди ко мне, Доброслав, я прикоснусь щекой к твоей щеке, и ты, пес, иди сюда, к тебе я прижмусь, чтобы почувствовать теплоту твоей шерсти… Прощайте.
— Прощай, отец. — Доброслав провел рукой по волосам старика и вдруг сразу оживился: какая-то неожиданная мысль пришла ему в голову. — Родослав, ночью, ты только следи и не упусти этот миг, в честь наших богов и в честь тебя, мой добрый человек… Да не тряси ты головой, не тряси… И в честь тебя, Родослав, чтобы в дальнейшем в памяти твоей не возникало страшное слово Родогас, мы сделаем великое жертвоприношение, будет много огня, верховный жрец, и ты мысленно, стоя вон на том пригорке, можешь погреть свои озябшие руки, мягкое прикосновение которых я помню с детства. А теперь — прощай. Я люблю твою дочь и обещаю искать ее. Но прежде я свершу месть. И может быть, там, в далеком граде Константинополе, я найду и Мерцану, и тогда ничто нас не остановит достичь Борисфена… За мной, Бук!
Старый жрец взглядом проследил, как они спустились в долину и вскоре растворились в ней, поел мяса, которое принес Доброслав. Медленно пережевывая его и отдаваясь в лесной тиши своим мыслям, он впервые почувствовал, что предстоящая ночь его не пугает, наоборот, он будет ждать ее с радостным нетерпением.
Доброслав с Буком пришли домой, и Клуд велел Дубыне собираться в дорогу. Сам первый положил в кожаные тоболы статуэтку Афродиты, подаренную Аристеей, куски вареной и сушеной баранины, соленую свинину, вяленую рыбу, хлеб, вино, в саадаки — луки и стрелы, наконечники для которых тоже, как панцири, ковались в ковнице, вывел из стойла коней, купленных на скопленные им деньги и разбойные доходы Дубыни.
Как только сильно стемнело, Клуд сказал:
— Я обещал Родославу порадовать его сильным огнем, поэтому ты, Дубыня, веди лошадей к лесу, а я поговорю с дедушкой-домовым. Не оставлять же его в горящей избе…
— Понимаю тебя, Доброслав.
— Да, вот что… Поймай мне петуха, а потом уходи.
Вскоре петух был пойман и посажен в лукошко. Дубыня вывел во двор лошадей, сел в седло и поскакал к лесу.
А Доброслав поставил посреди двора чурбан, отстегнул от пояса нож, похожий на палаш, отрубил им голову и ноги домашней птице, кровь слил на голик и голиком, смоченным кровью, стал мести в углах избы, приговаривая:
— Уходи, дедушка, выметаю тебя. Прости, что в поле чистое выметаю, не сердись… А то сгоришь… Впрочем, знаю — шустрый ты, найдешь, у кого жить…
С этими словами Доброслав бросил голик под печь, закопал зарезанного петуха, а его голову и ноги закинул на крышу. Потом натаскал с потолка под дверь сухой травы, высек кресалом огонь и поджег… Вспыхнуло пламя, взвихрилось под крышу, занялась вся изба огненным столбом, который стал хорошо виден с взгорка жрецу Родославу, шептавшему белыми, словно выделанная телячья кожа под пергамент, губами: «И в честь мою… Этот огонь будто жертвенный смерч… Пусть тепло его греет душу твою, Доброслав. Твою и твоих друзей… А грозный гул, который я слышу, страшит врагов…»
Поклонился Клуд огню, позвал Бука, и побежали они к лесу, где их ждал Дубыня.
Вскочили на коней и, гикнув, понеслись в осеннюю ночь, показавшуюся после света пламени еще чернее. Свернули на дорогу, ведущую к селению тиуна: Доброславу нужно было исполнить просьбу сынишки Насти — покатать его на спине Бука, но еще хотелось Клуду больше всего на свете увидеть саму древлянку и на прощание заглянуть в глаза ее…
Бук, гремя металлическим ошейником, вырвался вперед, а друзья в последний раз оглянулись на горящую избу, от которой летели в небо крупные искры…
Проскакав поприщ семь, попридержали коней, пустили шагом, бок о бок: дорога расширилась, но только так пока позволяла ехать.
— К Аристее скачем? — спросил Дубыня, ухмыльнувшись. — Вижу, туда путь тянется…
Доброслав весело взглянул на друга, спросил:
— Помнишь ее?
— Как не помнить?! Хорошая баба… Была и у меня похожая на нее, еще там, на берегу Альмы… Я ведь туда снова ездил, пока на солеварне Лагир за больной матерью ухаживал, а ты, Доброслав, ждал, когда Бук в силу войдет… Брат мой все так же в нужде обретается, а младшая сестра навроде как помешалась: тихая-тихая, глаза прозрачные. Детей брата очень любит, качает в люльке. Качает… В общем, смиренно живут. Да не по мне это. Не по мне! А та моя баба, похожая на Аристею, замуж вышла, двойню родила. Мужик — рыбак, хороший человек. Боги с ними… И-их! — вскинулся. — Воля наша жана, воля…
Вскрик его стрелой пронзил сомкнувшиеся над их головами лапники елей и полетел далее, к речной белой глади Млечного Пути, зовущегося у византийцев Божьей Дорогой, а у хазар — Дээр Тии — Небесной Трещиной.
— Сглохни, скаженный! — одернул Дубыню Клуд. — Ненароком татей накличешь.
— Да мы и сами как тати, — огрызнулся Дубыня, но замолчал и не проронил ни слова до тех пор, пока дорога не привела на взлобок с редким мелколесьем. И когда из-за туч вынырнула луна и плеснула голубизной на обочину, снова вскрикнул, но не в радости, как в первый раз, а в страшном испуге: — Клуд, смотри, мертвые люди! Спаси нас, Белбог!
83
Душа мира — это царство Огня, расположенное, по верованиям язычников, в самом центре Земли.