Нам принесли солдатский обед: две жестяных кружки с черным кофе, две миски каши с мясом, два куска грубого серого хлеба, по маленькой шоколадке. Рядовой, который явился с едой, выглядел бодрым, румяным здоровяком с яркими голубыми глазами и белыми коровьими ресницами. Поставив на стол явно одолженный в буфете металлический поднос, он улыбнулся толстыми полнокровными губами и сказал неожиданно тонко:
- Приятного аппетита.
Мы покивали ему, и он удалился, слегка переваливаясь с ноги на ногу. Я поглядел ему вслед, думая о том, что невозможно вообразить более реального, обыкновенного, земного человека - он просто лучился нормальностью.
Мила уже ела, черпая из миски плоской алюминиевой ложкой:
- Кушай, Эрик, и не бери в голову. Считай, что я это выдумала. Ты аж побледнел - разве так можно? В конце концов, даже если мы - роботы, завтрак это не отменяет.
Я попробовал кашу: обычная, не слишком вкусная еда из плохо разваренной перловой крупы и жилистой тушенки. Кофе горький - без сахара. Но есть можно, особенно если дико устал и просто сидишь, наслаждаясь покоем. От сердца немного отлегло, но я понимал, что долго еще буду рассматривать и пробовать все вокруг, чтобы убедиться, что оно мне не к а ж е т с я.
- Мила, а ты сама-то веришь в это?
- Не-а, - неожиданно ответила она, смеясь над моей серьезностью. - Есть один человек, который опровергает мою теорию. Ребенок. Я помню, как родила ее - весь тот день до мельчайших деталей. Может быть, конечно, что это ложная память, но слишком уж реально... так что вряд ли.
Я уже успокаивался и забывал свою вспышку. Даже каша стала вкуснее, до того полегчало на душе.
- Расскажи мне про север, - попросила Мила, дуя в ложку. - Ни разу там не была. Дико интересно.
* * *
Я до сих пор не знаю, как относился к Тоне. Мне хотелось с ней общаться, но в то же время я прекрасно понимал, что для счастья, для жизни ищу кого-то совсем другого, не Хилю с ее материнской любовью, не милую эгоисточку Яну, склонную мстить мужчинам неизвестно за что, и не эту самую "работягу" Тоню, получающую удовольствие от чужих мучений. То, что я и сам получил странное, иррациональное удовольствие, визжа на привязи посреди пылающего костра, ни о чем не говорило.
Тоня словно чувствовала все это и иногда вдруг становилась почти тем, кого я искал: маленьким, слабым, уязвимым существом с невероятно ласковыми руками и тонким обиженным голоском, похожим на мяуканье Ласки. В такие минуты мое сердце затопляла самая настоящая нежность, мне хотелось обнять ее, защитить от всех опасностей мира, согреть собой, что ли. И еще безумно хотелось, чтобы она гладила меня по голове, говорила что-то хорошее, называла смешными ласковыми словечками...
Впрочем, это скоро проходило. Тоня не была такой, какой хотела казаться, и обманывала меня даже не из корысти, а просто так, чтобы позабавиться.
Я удивлялся, какой однообразной жизнью она живет и как вообще можно жить такой жизнью. Если я хотя бы любил читать и читал все подряд, таская из местной библиотеки целые кипы разномастных книг, она не могла осилить и газетной заметки, не говоря уже о серьезной литературе. Меня тянуло на природу - она настойчиво предлагала свалку, и я отказывался. Мне хотелось поговорить о чем-то хорошем, обсудить новый фильм, вспомнить родителей - она сыпала грубыми шутками и со смехом отнекивалась. Существование ее состояло лишь из нудной работы, ненужных ей лекций, собраний рабочей ячейки с неизменными выступлениями Ремеза - странного типа с голой блестящей головой, пронзительно-зелеными лисьими глазами, прорезающими душу, как лезвия, и лающим, прокуренным голосом. Больше ничего у нее не было, ни любви, ни воспоминаний, ни какой-то мечты - она жила, как заведенная, меняя утро на вечер, а вечер на ночь.
Я пытался ее расшевелить. Почти каждый день мы встречались на нашем месте, у памятника, и шли гулять по окрестностям - прилежно избегая лишь направления свалки. Я рассказывал ей о городе, о своей бывшей службе, даже о Хиле, хотя, конечно, и не все.
Моя бывшая жена интересовала Тоню лишь в одном аспекте:
- Все-таки дура она у тебя была! Ты такой интересный. Не пьешь, даже не куришь. Голос не повышаешь. С тобой и ходить не стыдно, ни разу тебя без галстука не видела.
- Так принято для служащих, - объяснял я. - Что-то вроде униформы.
- Принято, не принято... какая разница. Я в общем говорю. И еще я с тобой уверена, что ты лапать меня не начнешь, когда никто не видит. Терпеть не могу, когда руки распускают.
- Можешь и дальше быть уверена.
- И она не продлила брак! - каждый раз восклицала Тоня, разводя руками. - Дура, точно тебе говорю.