- Похвастаться? - Тоня отстранилась и обиженно сверкнула глазами. - А чем тут хвастаться? Толку с тебя... - она махнула рукой. - Одно кино да разговоры.
- У тебя есть другие предложения? Опять вокруг столба побегать, чтобы тебе стало весело? - я чувствовал, что почти не могу держать себя в руках, и инстинктивно ускорил шаг. - Что я тебе могу дать, кроме разговоров?
- Да, это уж точно! - Тоня тоже завелась и топала позади меня с агрессивным, как у собаки, сопением. - Кроме разговоров ты не можешь дать ровно ничего!
- На что намекаешь? - я остановился и повернулся к ней лицом. Она налетела на меня, как на столб, и отскочила:
- Сам подумай, на что! Может, Ремез не так уж и неправ, а? Он же о тебе почти все знает.
- Ну-ну, - я вдруг совершенно успокоился и ощущал лишь холод. - Спасибо. Очень приятно было слышать.
Тоня всплеснула руками:
- Ах, вы посмотрите, он обиделся! А что я должна думать, если мы два месяца встречаемся, и ты даже ни разу... Я тебе не нравлюсь? Тогда зачем в гости ходишь? Со скуки?
Я пожал плечами и пошел прочь.
- Эрик, подожди!.. - голос Тони сделался испуганным. - Да подожди ты, куда понесся?.. Ну, прости меня, дуру, ляпнула со злости... Подожди! - она поймала меня за рукав, прерывисто дыша. - Давай поговорим.
- Ремез прав, - я осторожно снял с рукава ее руку. - У меня гормональная недостаточность, нет полового влечения. Если ты это имела в виду - да, таких отношений у нас с тобой быть не может.
Она сложила брови домиком, обиженно и жалобно глядя снизу вверх:
- Ну, а если все-таки...
- Что?
- Ну, если тебе лечиться...
- Лечиться! - я чуть не засмеялся. - А для чего? Я уже пробовал - лечиться. Если бы не это, была бы у меня сейчас семья, жил бы по-человечески. Сам же все испортил.
Тоня заплакала - я впервые увидел ее слезы:
- Ну и глупо! Это был просто предлог, чтобы тебя бросить, как ты не понимаешь. Не может это мешать семейной жизни, иначе никто бы этим и не занимался!..
- Чего ты добиваешься? - больше всего мне хотелось уйти. - Я не буду пить таблетки. Каким родился - таким и придется жить. Как друг я тебе не нужен?
- Нужен, нужен! - она все не пускала меня. - Прости, я никогда больше не буду тебя упрекать! Эрик, милый мой, ты мне нравишься... я люблю тебя таким, какой ты есть... Не хочешь - ничего не будет, не надо, только давай останемся вместе!
- Любишь? - я будто налетел на стену.
- Люблю! Да - и очень сильно! - Тоня вдруг сделалась маленькой и беззащитной, как котенок, с дрожащими губами и взглядом, полным муки. - Неужели ты сам не замечаешь?
Я взял ее за руки:
- Не знаю. Не задумывался.
- Пойдем сейчас ко мне? Это же не нарушение морали, даже если ты останешься ночевать - ведь мы ничего такого не будем делать!
- Ты это другим скажи, - я засмеялся, чувствуя небывалое облегчение от ее слов.
- Как правило, - заметила Тоня, увлекая меня в сторону своего барака, - дело о нарушении морали заводится по заявлению девушки. Будто сам не знаешь.
В тот вечер я рассказал ей о Яне - и о дворнике в связи с ней. Она слушала молча, внимательно, словно эта информация как-то могла ей помочь. Потом неуверенно протянула руку и погладила меня по голове:
- А правда, Эрик, оставайся. Что тебе в этой гостинице? А я у соседей раскладушку возьму. Утром приготовлю тебе завтрак... Тоскливо одной. Ты же знаешь, что такое одиночество, да?..
Я остался.
* * *
- М-да, одиночество... - пробормотала Мила, отодвигая пустую тарелку. - Я знаю, что это такое. Мерзкая штука. Вроде живешь, на службу ходишь, ребенка растишь, а ощущение такое, будто механизм сломался и вертится вхолостую, без отдачи. Человек ведь - зеркальный, ему надо отражать кого-то, быть тенью, тогда и смысл в жизни появится. Сцепиться надо с кем-то своими шестеренками... Тьфу, прости, это я машинально - насчет шестеренок, а ты уже вздрагиваешь.
В дверь тактично постучали, я подумал - солдат, и крикнул:
- Войдите.
Бочком, словно боясь, что его укусят, в кабинет вошел пожилой мужчина в черном костюме, с красным партийным значком на лацкане строгого пиджака. У него было типичное лицо - тоже "типаж", как я - только более породистое, в орлиным носом, темными проницательными глазами, под которыми уже наметились мешки, и кустистыми, словно непричесанными бровями вразлет. Он и двигался типично для своего статуса (или класса?) - по-кошачьи плавно, вкрадчиво, тихо ступая худыми ногами в дорогих ботинках. На руке у него, как салфетка у официанта, висело серое пальто - совсем такое же, как у моего покойного "отца", а из кармана этого пальто, словно рыба, выглядывала каракулевая шапка-"пирожок", новая, совсем не потрепанная. Это был человек из высших сфер, и даже запах, который он принес с собой - книг, дорогого одеколона, хороших сигарет - выдавал его небесное происхождение.