Я пожал плечами. Мы стояли у задней стены нашего дома, и эта стена вдруг поплыла у меня перед глазами куда-то вверх, закачалась - точнее, закачался я, и меня стошнило прямо под ноги.
А Хиля курить действительно начала, хотя и редко, больше для вида. Я понимал, что главное для нее - выглядеть не хуже лощеных конторских девиц, стучащих высокими каблучками по мостовым и сидящих с тонкими сигаретами в бильярдном зале служебного клуба. Девицы эти мне никогда не нравились, и я предпочел бы, чтобы моя девушка (а ведь Хиля, как ни крути, считалась моей девушкой!) была другой, попроще, поестественнее, что ли. Но ее мои слабые протесты не останавливали: она проколола уши, выпросила у отца туфли с отвратительными железными набойками, сделала "взрослую" прическу и начала подпиливать и красить ногти - последнее обернулось для меня глубокими бороздами на щеке, когда Хиля, веселясь, сказала: "Мя-ау!" и по детской привычке полоснула меня по лицу кончиками пальцев. Все-таки она была еще ребенком, хотя и странным, наполовину вылезшим из детства, как молодая любопытная улитка из раковины.
Ей исполнилось уже лет шестнадцать или даже семнадцать, когда она стала, наконец, понемногу превращаться в девушку. Я наблюдал это превращение со странным чувством, словно на глазах у меня из сухой бледной куколки вылуплялась бабочка - так же болезненно, но неотвратимо.
Сам я взрослел плавно и незаметно. Сначала изменился голос, потом пробилась белесая щетина, и "папа" подарил мне бритву в красивом кожаном футляре. Не было ни прыщей, ни взрывов настроения, ни каких-то особенных снов, о которых я читал в книгах по физиологии переходного возраста. Просто в один прекрасный день я сам, без чьих-то объяснений понял, что происходит за запертой дверью родительской спальни, и это меня почти не удивило. Секс - одна из естественнейших вещей в жизни, и нет ничего особенного в том, что им занимаются твои отец и мать. Пугает только неизвестное, но теперь тайны не стало, и я больше не прислушивался и тем более - не подсматривал в замочную скважину по вечерам.
Мама, должно быть, боялась моего взросления и называла меня по-прежнему "мой маленький" и "моя прелесть", а вот "папа", наоборот, стал относиться ко мне, как к равному. Ну, или почти равному. Иногда я ловил на себе его цепкий, какой-то оценивающий взгляд, в котором смешивались дружеское расположение и неуловимый, повторяющийся вопрос.
- Что? - спрашивал в таких случаях я.
- Что "что"? - он тут же начинал улыбаться и отводил глаза.
Но однажды "папа" все-таки высказал то, что его мучило. Это случилось летом, воскресным вечером, когда мы с Хилей допоздна засиделись на скамейке у железнодорожных путей, следя за маневровыми тепловозами. Домой я пришел уже в сумерках, когда на бледно-синем небе над домами холодно и остро зажглись мелкие звезды.
- Эрик, - "папа" выглянул из кухни и поманил меня. - На минутку, сынок.
Мама, видно, уже легла, во всяком случае, затихла. Я подошел на зов и увидел, что мой "отец" давно ждет меня: на квадратном кухонном столе стояли две чашки остывшего чая и лежал в тарелке накрытый салфеткой пирог.
- Что, папа?
- Присядь, пожалуйста. Я давно хочу у тебя спросить одну вещь. Скажи, ты и Эльза, вы... ну, спите вместе?
- Как это? - удивился я. Термин "спать" я, конечно, слышал, но понимал его лишь в одном смысле, поэтому вопрос показался мне более чем странным. Ясно же, что мы с Хилей вместе не с п и м.
- Я имею в виду - у вас что-то было? Вы все время вдвоем, и я не удивлюсь, если ты...
- А-а! - до меня дошло. - Нет, папа, мы просто друзья.
Он вздохнул не то с облегчением, не то с досадой, и придвинул мне чай:
- Поешь, мама пирог приготовила... Видишь ли, я почему спросил. Другой девочки у тебя нет. Но... если у вас ничего не было с Эльзой, то... делаешь же ты это с кем-то?
- Ни с кем, - я посмотрел на него поверх чашки, искренне удивляясь.
- Почему? То есть, - заторопился он, - я не говорю, что это н а д о делать, да еще в таком молодом возрасте, но разве тебе это не нужно?
- Нет, - совершенно честно ответил я.
"Папа" почесал лоб:
- М-да?.. А хотелось хоть раз? Хоть когда-нибудь?
Я подумал и помотал головой.
Примерно через час, как когда-то раньше, мне вдруг неудержимо захотелось подойти к двери их спальни. Не посмотреть, нет: я был уверен, что не увижу в замочную скважину висящего в воздухе маминого лица, но вот услышать что-то могу и даже - должен.
Они негромко разговаривали, но в тишине квартиры голоса звучали вполне явственно.
- ...помню себя в его возрасте, - в ответ на какой-то вопрос объяснял "папа". - И я видел насильников его возраста - вот что я хочу сказать.