Те дольше не могли меж нами жизнь влачить,
А мы живем во тьме, и тьма нас одолела…
Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!
РУБИНШТЕЙНУ
Когда перед столичною толпою
Выходишь ты, как лев, уверенной стопою,
И твой небудничный, величья полный вид
Приветствует она восторга громким гулом,
Мне кажется: опять Давид
Играть явился пред Саулом.
Явился в этот век безумный и больной,
Чтоб в гордые умы пролить забвенья чары,
Чтоб усыпить вражду, чтоб разогнать кошмары,
Чтоб озарить сердца надеждой неземной.
И вот ты сел играть, вот клавиши проснулись.
И полились, журча, хрустальные ключи.
От мощных рук твоих горячие лучи
Ко всем сердцам незримо протянулись,
И растопили в них забот упорный лед.
Средь моря бурного столицы мутнопенной
Ты остров голубой, как Бог, создал мгновенно.
Ты крылья дал мечтам — и молодость вперед
На этих крыльях полетела,
Вперед, в страну надежд, где силам нет преград,
Измены нет в любви и счастью нет предела,
А старость грустная умчалася назад,
В заглохший край воспоминаний,
Невинных слез и трепетных признаний.
И высоко над бездной суеты,
Прильнув к твоей душе, взнеслась душа поэта,
Туда, перед лицо бессмертной красоты,
В эдем негаснущего света.
Ты в мертвые сердца огонь любви вдохнул,
Ты воскресил все то, что правда умерщвляет,
И молится толпа, и плачет, как Саул,
И гений твой благославляет.
ПЕВИЦЕ
Ты пела песню о весне,
И мы, счастливые, молчали…
Нас в лучший мир, как бы во сне,
Те звуки светлые умчали.
И в этом мире все кругом
Цвело, сияло и любило.
Твое лицо там солнцем было,
Твой голос нежный — соловьем.
НА КЛАДБИЩЕ
Я только что вернулся с похорон
Безвременно усопшего поэта.
Он завещал друзьям свой кроткий образ,
Отчизне — песни, всем — свою печаль.
За гробом шла немалая толпа
Поклонников, друзей и любопытных.
Был мутный и холодный зимний полдень.
Глубокий снег кладбище покрывал,
Дремали мирно голые березы.
И шествие, вступивши за ограду,
Казалось, вдруг исчезло меж крестов.
Но вот кругом зияющей могилы
Сплотились все опять, держа венки.
С протяжным, грустным пеньем белый гроб
Спустили в ночь могильную — и речи
Обычные чредою потекли.
Какой-то журналист над свежим прахом
С врагом давнишним счеты свел. Другой
Покойника хвалил, не забывая
Хвалить себя. Неведомый поэт
Прочел стихи, где посулил бессмертье
Умершему. Стихи казались гладки
И счастие доставили творцу
На целый день, быть может, на неделю.
Уж речи все окончились. Вдруг кто-то
Протискался и нервно зарыдал,
И всех потряс, и всем глаза увлажил.
И вот конец. Раздвинувши толпу,
Поденщики, уставши ждать, поспешно
Поэта прах засыпали землей,
Насущный хлеб свой этим добывая.
Как гулко в гроб ударил первый ком!
Он верно труп в гробу заставил вздрогнуть.
Но глуше все становятся удары,
Стихают и затихли. Ни один
Отныне звук из нашей шумной жизни
Туда, в сырую келью, не домчится:
Ни сладкий шум весны, ни пенье птиц,
Ни грома гул, ни бури завыванье.
Растет могильный холм. Когда ж он вырос,
Крест белый водрузив, к другой могиле
Усталые могильщики ушли.
И страшный холм, итог зловещий жизни,
Остался перед нами. Вот в обмен
За милый прах земля что возвратила!
Тупая скорбь нам всем сжимала грудь,
Но миг — один, — и люди догадались
Утешиться: — могильный холм и крест
Личиной из венков одели ярко,
Вздохнули с облегченьем, и цветы
На память рвали и плели букеты.
Припомнили умершего стихи
И громко над могилой их читали,
Одушевляясь ритмом их живым,
И мыслью яркой, и порывом страстным.
И вдруг толпа забыла ужас смерти,
И жажда жить в сердцах проснулась юных,
В глазах отвага смутная зажглась.
И с грустью за толпою наблюдал я.
Слова, эмблемы, внешние покровы
Бессильны над душой моей давно.
И, стоя близ украшенной могилы,
Я в мыслях созерцал лишь то, что есть.
Я видел под землей твой гроб, товарищ,
И в гробе — обезличенный твой прах,
Холодный, влажный, чувствам нестерпимый.
Но на него глядел я неотвратно,
Скорбя, что сам таким же стану прахом.