Не так рождается печаль души могучей,
Но в ней с младенчества, как плод в утробе, спит,
Как молнии таятся в туче:
Не солнце их зажгло, не вихорь погасит.
Случайное не властно надо мною.
Будь мой отец рабом, будь трон удел его —
Я б той же, как теперь, дорогой шел земною,
Я сам — своя судьба и вечен оттого.
«Я тот, кто осужден без отдыха идти…»
Я тот, кто осужден без отдыха идти
Без отклика взывать, изнемогать без славы,
Я тот, кто истоптал все трудные пути,
Везде на терниях оставив след кровавый.
Я тот, кто на глухом распутии времен
Стоял, измученный надеждой и тоскою,
Меж колыбелию пустою
И гробом, ждущим похорон.
Я тот, чей страстный дух во всех кумирах века
Искал богов, но идолы обрел.
Я тот, кто, полюбив людей и человека,
В сердечных тайниках прочел,
Что лживы все мечты, желанья, помышленья
Все, кроме смутной жажды обновленья.
Я тот, кто, всех любя, всем стал невольный враг,
Чья грудь полна молитв, а речи отрицанья,
Кто водрузил сомнений черный стяг
На всех вершинах мысли и познанья.
Я тот, кто, шествуя пустыней, изнемог.
Но яркая звезда шла в небе предо мною
И голос мне звучал: пустынею земною
Ступай, пока зовет и гонит грозный Бог.
И я вставал и шел, покорный грозной силе,
И приходил опять иль к бездне, иль к могиле.
СОН АГАСФЕРА
Он шел, усталый, как всегда,
И, как всегда, неутомимый.
Кругом кипел толпы поток неудержимый.
Был вечер. В этот час большие города
Клокочут, как вулкан, наружу извергая
Пороки жгучие и дымный чад страстей, —
Все, что скопилось днем, таясь в сердцах людей.
Вдоль пыльных улиц гром гудел, не умолкая,
От говора толпы и грохота карет.
Сверкали мишурой наряды, как и лица,
В огонь зари и в пыль оделася столица,
Блестящая, как сон, мятежная, как бред.
Он шел, потупя взор, десницей вечной мести
Опять куда-то вдаль гоним.
И вот поднялся он к воротам городским
По сонным улицам предместий
И, тяжкой поступью взойдя на гладкий вал,
Застыл в лучах зари, высокий и согбенный.
Вечерний ветерок играл
Его одеждою нетленной.
Увы, на всей земле лишь ветер с ним знаком,
Лишь ветер иногда с ним шепчется тайком
И несекущиеся пряди
Его отверженных седин
Ласкать решается один.
Но странник не был рад ласкающей прохладе.
На город он глядел, что перед ним теперь
Лежал, взметая пыль, рыча, как сытый зверь,
Блестя вдали верхами башен.
И был скитальца взор загадочен и страшен.
Меж тем закат разлил потоки из огня
И солнце затопил. Покров блестящий дня
Природа сбросила и дрогнула в волнистой
Тунике сумерек. Вот робкая звезда
Чуть обозначилась под тканью золотистой
И тучки вкруг зари, как будто вкруг гнезда
На крыльях огненных порхающие птицы,
Парили в небесах недвижной вереницей.
Дыханием полей был воздух напоен
И где-то замирал протяжный, тихий звон.
И вот подкралась ночь — и трепетной рукою
Тунику легкую с природы совлекла,
И небо вспыхнуло звездами без числа,
Чаруя смуглой наготою.
Спустился сон и мир забвением кропил
И ночи на ухо о чем-то говорил.
И странник задремал и видел сон печальный.
Ему приснилась ночь, и вал, и город дальний,
Но как тревожней все казалося во сне.
Ручьи кровавых звезд струились в вышине,
А в нем, в его груди, в мозгу текли потоки
Зловещих дум и слов, страданий неземных.
Он руки вверх простер. Как стаи птиц ночных
Слетали с уст его проклятья и упреки.
Молчанья долгие века,
Скитаний тщетных труд кровавый,
Надежд поруганных тоска, —
Все рвалось из души потоком жгучей лавы.
И этот стон души перед лицом небес
Ему напомнил день, навеки незабвенный.
Вновь в памяти его тот страшный час воскрес,
Когда перед его порогом шел смиренный
Друг страждущих, с венцом терновым на челе
И был отвергнут им и проклял в нем гордыню:
— «За то что ты отверг небесную святыню
Броди, пока найдешь святыню на земле».
Тысячелетие одно промчалось мимо,
Другое близится к концу, но древних лет
Проклятье божие горит неугасимо,
И нет раскаянья, и милосердья нет.
И Агасфер стонал:
— «Зачем на шумный торг
Явился я опять? Какое утешенье,
Что ум людей окреп, что, хитрый, он исторг