— И хороший минер.
— Какой там хороший! Чтоб быть хорошим, воевать надо. Лучше смерть, чем вот так лежать, бездельничать… О Гастелло читали, наверно.
Опанас Грай укоризненно покачал головой:
— Вот как? Уже о смерти заговорил? А я-то думал, что ты немного умнее, Аркадий.
Лунов не ожидал, что разговор примет такой оборот. Не находя слов, он уставился на Опанаса Грая.
— Гастелло — герой. Народ никогда не забудет его, — тихо произнес Опанас, — потому что он жизнь положил. Но Гастелло дрался не с тем, чтоб погибнуть, а чтоб победить и жить!
Лунову стало неловко за свои необдуманные слова. Он слегка покраснел. Но молчать не мог — велики была его горе и ненависть. Он приподнялся на коленях и сжал кулаки:
— Я мстить хочу, товарищ старшина, мстить! До сих пор перед глазами сожженная фашистами наша древняя Вязьма. Не забыть мне расстрелянных земляков, родных. И не могу я, как этот фантазер Сашка, мечтать о белых ночах или тосковать о Фергане, как Измаилджан. Кровь у меня кипит!
Измаилджан сверкнул черными глазами:
— Нет, друг, вы говорите неправду. Я не только за свою Фергану воюю, а за всю родину. Я не был в Вязьме, но целиком разделяю вашу боль и тоже хочу драться, а не лежать здесь. — Затем, обращаясь, к Опанасу, он спросил: — Товарищ Грай, вы самый старший среди нас, парторг в роте. Скажите, верно говорит Измаилджан Юлдашев?
— Верно говоришь, Измаил! Очень верно. Горе у нас одно и враг у всех один.
— Верно! А Аркадий думает, что только у него одного горе, только он один мститель, а другие лишь о белых ночах болтают.
— Я не говорил этого, Саша. Ты преувеличиваешь.
— Нисколько. Так у тебя выходит.
Все прислушались. Издали донеслось цоканье копыт.
— Едут, — сказал Чиж, вскочив.
Перед землянками на взмыленных конях появились командир отдельной роты минеров капитан Разумов со своим ординарцем Гришей Маркиным. Они круто осадили коней. В мгновенье ординарец спрыгнул с седла и принял поводья из рук капитана. Несмотря на свои годы, капитан соскочил с коня так же молодцевато и, ответив на приветствия вытянувшихся солдат, бросил на ходу:
— Лейтенанта Каурова ко мне!
Миша Чиж побежал к землянке, где жили командиры взводов.
— Коней-то как загнали, — сказал один из минеров.
— Стало быть, срочное дело. Капитан зря гнать не будет, — ответил другой.
Ординарец отвел лошадей под навес.
— Отпусти подпруги-то, — посоветовали ему. Но ординарец не любил, когда вмешивались в его дело.
— Не учи, сам знаю! — отрезал он.
Мимо землянок в сторону командного пункта шел лейтенант Кауров, худощавый, среднего роста, с черными кудрявыми волосами, выбившимися из-под надетой набекрень пилотки. На груди его позванивали медали и ордена. Припадая на правую ногу, он прошел в КП[1].
Миша Чиж, сгорая от любопытства, подбежал к своему другу Грише Маркину. Не потому ли Чиж и звался Чижом, что он всегда летел первым разузнать интересную новость? Не раз от начальства доставалось ему за дурную привычку. Но что ж поделать?
— Гриша, а, Гриша! Где вы были? — спросил Чиж друга, который все еще возился около лошадей.
— Далеко… Отсюда не видать.
— Небось у генерала?
Ординарец пропустил вопрос мимо ушей.
— Балуй, балуй, безухая дуреха. Укусить хочешь, черт! — крикнул он лошади.
А Чиж твердил свое:
— Ну, Гриша, скажи. Ты мне друг или нет?
Гриша подошел к нему вплотную.
— Чего ты шебутишься, чижик-пыжик? Надо будет — вызовут, скажут. А пока голову не ломай. Все. Разговор исчерпан.
Но трудно успокоить Чижа-непоседу. Он заикнулся было спросить еще о чем-то, но в эту минуту дверь землянки отворилась и звонким голосом Кауров позвал:
— Старшина Грай!
Из-под навеса высунулся любопытный Чиж. Опанас мигом поднялся, поправил гимнастерку, пригладил усы и направился к лейтенанту. Приложив руку к пилотке, отдал честь:
— Слушаюсь, товарищ гвардии лейтенант!
— Стройте роту. С вами будет говорить капитан.
— Есть строить роту!
Грай четко повернулся кругом и побежал к землянкам, замаскированным еловыми ветками. Вскоре послышался его густой бас:
— Выходи строиться!
Солдаты высыпали из землянок.
— Джигангир-уртак[2], кажется, затевается что-то серьезное, — сказал Измаилджан и кинулся к винтовкам.