— Конечно так! — раздались голоса.
— А предложение Мосалева вон как мариновали.
— За что людей казнить хотите? Не дадим!
Петренко злыми глазами поблескивал на главного геолога:
— Судить? Ишь чего удумали! Да таких ребят, как Ганин и Разумов, даже девки редко родят.
— Неумных врагов нет, — заговорил Тушольский, когда высказались все. — Легко было бы с ними бороться, с неумными-то. Стало быть, надо утроить нашу бдительность. Что касается Разумова и Ганина, то они, конечно, останутся в экспедиции. Судить их мы не будем. Помочь им надо, товарищ Шевцов, а не карать. И много ли раз за лето мы приезжали в экспедицию?
Этот довод утихомирил Шевцова. Он хотел еще что-то спросить у Ганина, но Тушольский хлопнул ладонью по столу и твердо сказал:
— Довольно!
Ваня-китаец уверял спутников, что Лукьянов пошел в обход слюдяного района с северо-восточной стороны. Там такая глушь, что даже охотники избегают тех мест.
— Лукьянов выиграл часа четыре, может пять. Но он не спал эту ночь, а мы спали. Где-то он должен остановиться и отдохнуть, — доказывал Курбатов. — Вот мы и приблизимся к нему.
— Все-таки, куда же идти? — Виктор целиком положился на опытных таежников.
— Лукьяна-окаяна ходи к речке, — упрямо повторял Ваня. — Наша ходи скоро.
Они двинулись знакомой дорогой и невольно примолкли, вспоминая свой побег, который теперь казался им невероятным. После полудня они обогнули голец и за перевалом в узком распадке с протекающим по нему ручьем обнаружили первый след: потухший костер на берегу, примятую траву. Тщательно обшарив траву поблизости, они нашли пустую консервную банку.
Уже садилось солнце, когда они выбрались на ровное плато, по которому была проложена телеграфная линия.
— Смотри, Виктор! — воскликнул Курбатов. — Где мачта? По-моему, отсюда пора бы ее увидеть. До спуска к реке нам остался пустяк сущий.
Виктор стал припоминать… Да, Курбатов прав.
— Ходи, ходи! — сердито торопил Ваяя.
Они побежали. Приблизившись к крутому спуску, они увидели вышку, валявшуюся на земле. Изоляторы силой взрыва сорвало с крючков.
Курбатов зло выругался:
— Опоздали! Вторая диверсия!
— Лукьяна провода рви — наша стреляй, — бормотал Ваня.
— Пойдем. Надо догнать! — Разумов вскинул карабин.
— Постой, — остановил его Курбатов. — Дело изменилось. Сейчас нам нет нужды идти втроем. Кому-то надо вернуться, информировать о диверсии. Ты там нужнее, Витя. А мы с Ваней уж догоним эту сволочь. Да убей меня гром зимой, коль я не приведу Лукьянова в табор.
— Коля, выпускать из рук нельзя, слышишь?!
— Баста. Приведем живого, а не пойдет…
— Пусть сгниет в тайге!
— Лукьяна умирай. Его живи не могу. Шибко худой люди… — Они попрощались.
— У Лукьянова есть полевая сумка, не забудь о ней.
Ваня побежал к спуску, Курбатов за ним. Виктор повернул к табору.
Есть такие люди: что бы ни произошло в большом коллективе — они в стороне. К таким принадлежал бывший уголовник Зубков.
— Пускай по домам отправляют или на рудники. Там куда способнее. Комнату дадут, к цеху припишут… Или на второй завод подбиваете? — говорил он в переполненной столовой, где стихийно возникло собрание по поводу происходящих событий. — Теплой спецовки нет! Обувь до шнурков износилась.
— Обратно по гольцам бегать? Мы люди, не козы же! — поддержал дружка Чернов.
Ганина, десятников и многих активистов-забойщиков разозлили эти выкрики. Поднялся гвалт.
— Не за ту струну схватился, эй, друг-сундук!
— Да тише! Пусть говорит человек.
— Не вышло с поиском. У разбитого корыта сидим. А товарищ управляющий нам Медвежий подсовывает. И там не выйдет!
— Ну и вавило! — с неподдельной искренностью вырвалось у Петренко, и он шумно вздохнул.
— Чего их слушать! — крикнул Каблуков. — Бестолочь!
— Я так понял управляющего: не хотелось Лукьянову, чтобы народ искал на Медвежьем. Пошел на последнее — будку взорвал. Дескать, без взрывчатки до весны не начнут, а весной, может, войной пойдут на нас. А! Нет, голова, не по-ихнему выйдет! Я закреплюсь на руднике Медвежьем от поисков и до шахт, до карьеров. И никуда!
— Мы — Медвежий! — закричал Айнет, ударив себя в грудь и упрямо боднув головой.
Алеше Петренко нужен был только толчок со стороны, и тогда он уж, не прося слова, без всякого понуждения произнес свою речь.
— Слушаю и диву даюсь: да в таборе ли я? И жалею: почему не сидят за столом наш артельщик бессменный Коля Курбатов да наш первый десятник Витя Разумов. Ведь они обхохотались бы, слезы ваши слушая. Разве они сказали, мол, наше дело сторона, мы не милиционеры, чтоб диверсанта ловить? Без хлеба ведь потопали за бандитом. Мы не трусы, зимы не боимся. Нам нужен рудник, и быть Медвежьему! Закрепляюсь на Медвежьем! А до тебя, Зубков, я давно добираюсь. Не уважают у нас в таборе драк, но будет драка, коли ты язык не прикусишь.