— Не надо.
Димитрий кивнул и отодвинулся. Она не устоит, все равно не продержится долго. А он будет ждать.
Монах-настоятель, к которому они, отдохнув с дороги, пришли в голую темную келью, неохотно оглядел Димитрия и нахмурил косматые брови.
— Зависимость, навязчивые идеи, неуравновешенное поведение, — поджал он губы, — нет ничего, что не излечила бы хорошая праведная молитва пресвятому светлому богу. И покаяние в лечебном холоде, конечно же.
— Лечебный холод? — Петра заволновалась, переступила с ноги на ногу и сама вцепилась в ладонь Димитрия.
Он только ухмыльнулся от этого неосознанного прикосновения и сжал ее пальцы.
— Я согласен.
Хорошая праведная молитва, как он и думал, оказалась пустым сотрясанием воздуха. Петра, чтобы скоротать время, отправилась в термальный бассейн и наверняка отдыхала там, в горячей, пахнущей серой воде, в круглой природной чаше под открытым небом, наслаждаясь перепадом холода и тепла. Он представлял, что лежит там рядом с ней, ласкает ее нежное тело, покрывает поцелуями лицо, шею, ключицы, раздвигает ей ноги, плавно двигается вместе с ней и шепчет ей на ушко глупости, которые заставляют ее смеяться. Им было хорошо вдвоем в те моменты, когда ему удавалось держать себя в руках.
Он помнил, как выглядит Петра, в мельчайших подробностях, помнил ее запах и вкус ее кожи, и с замиранием сердца старался не пропустить момент, когда в фантазиях и запах, и вкус станут другими. Как только это случилось, заставил себя вернуться в реальность, где стоял на коленях в полутемном каменном мешке, пока служитель в серой домотканой рясе читал над ним восхваления светлому богу. Послушница держала свечу над его книгой. У нее были длинные темные волосы и бледное лицо. Она пересеклась взглядом с Димитрием и стала еще бледнее. Как бороться с тем, чему не можешь противостоять?
Вечером они ужинали у себя в покоях, и ради Петры он приказал зажечь по всей комнате сотню свечей. В их мягком сиянии все казалось другим: золотым и нежным. И девочка-скала будто бы снова ласково смотрела на него, хотя так могли просто обманывать тени. Монах играл им на крохотной трехструнной лурне и пел чистым голосом о светлом боге. Когда остатки ужина унесли, Петра первой нырнула в постель и отвернулась, чтобы не смотреть, как он переодевается. Димитрий только хмыкнул и устало стянул рубашку с плеч: проклятая дарданийская сырость молитвенных келий проела его кости насквозь, а голоса продолбили весь мозг из-за этой послушницы. Зря он вспомнил о ней, пришлось снова бороться с наваждением, и опомниться удалось, только когда Петра коснулась его руки.
— Что это? — она с ужасом смотрела на полоску кожи, плотно охватившую его правый бицепс.
— Это ничего, сладенькая, — Димитрий даже сумел выдавить ласковую улыбку и погладить Петру по щеке, — просто нравится носить. Ложись обратно в постель, не стой босиком тут.
— Нравится? — она подцепила ремешок и чуть отогнула, заставив его стиснуть зубы, чтобы сдержать стон.
Железные зубья гвоздей глубоко впились в плоть. Когда-то он снял это чудовищное украшение с Южинии, освобождая ее от оков самоистязания. Как знал, что когда-нибудь пригодится. Петра издала судорожный прерывистый выдох.
— Сними немедленно.
— Не могу, — он снова погладил ее, — это помогает мне. Правда. Ограничивает руку.
Девочка-скала подняла на него взгляд и долго молчала, в глазах опять налилась влага. И опять из-за него. Но хотя бы не так, как тогда, на вокзале, не от обиды и ненависти. Эти нынешние ее слезы он вполне мог пережить.
— Кто была та женщина, Дим? — спросила она наконец. — С которой ты не смог остановиться?
— Никто, — коротко бросил он, — ничего для меня не значила.
— Как постельная рабыня?
Он вспомнил, как она рассказывала ему о нравах своей страны. Южиния, конечно, не была его рабыней, скорее игрушкой, утехой для его хриплых жестоких голосов, но объяснить это девочке-скале не получалось.
— Да.
Петра кивнула, отвернулась и ушла в постель. Ему сразу стало пусто без нее рядом.
На рассвете он проснулся от того, что хрипит, и кусает чье-то плечо, и шепчет чье-то имя.
— Это я. Это я, — она гладила его по вискам, прижимала к себе его больную башку, полную тьмы и неправильных фантазий. — Петра.
— Петра… — послушно повторил он это имя, уже понимая, что звал не ее.
— Да. Тебе опять снились кошмары.
Она уложила его обратно на подушки, наклонилась и мягко провела языком по губам. Он схватил ее тут же в объятия, мечтая сжать так крепко, чтобы треснули кости, со стоном вторгся в ее рот. Хотелось стереть тот сон, который снился. Ему нужно помнить, что по-настоящему дорого, а что — лишь дурное наваждение.