– Непонятно даже, как мы влезли в такие дебри, – проворчала Ван-Ши, которая наконец оделась – как раз тогда, когда все решили зайти в дом. Пиджак Арчи висел на ее крошечных плечах. – Зачем лезть в такие дебри? Пойдемте лучше спать.
– Но мы уже влезли, уже влезли, – повторял Клайв. – В этом и есть беда его поколения: они думают, что могут прекратить войну, как какое-нибудь…
Но тут, к радости Арчи, Лео переключил внимание Клайва на другой аспект первоначального тезиса, выдвинутого Арчи, – три четверти часа назад он сказал какую-то глупость, вроде того, что военная служба формирует характер молодого человека, и тут же пожалел об этом, потому что пришлось то и дело защищаться. Освободившись наконец от необходимости отбиваться, он сел на ступеньки и закрыл лицо руками, а спор продолжался без него.
Позор. А ведь он хотел стать членом коммуны. Если бы он правильно разыграл свои карты, а не устроил этот дурацкий спор, у него была бы свободная любовь и обнаженные груди повсюду; может быть, даже маленький участок, где можно выращивать свежие овощи. На некоторое время (это было около 2 часов дня, когда он рассказывал Ван-Ши о своем детстве) ему показалось, что впереди не жизнь, а сказка, и отныне он будет говорить то, что нужно и когда нужно, и кто бы ни попался на его пути, все станут любить его. Во всем виноват только я, вздохнул Арчи, размышляя о бессмысленном споре, только я один, а потом подумал, не заложено ли это в мировом порядке вещей. Может быть, это всегда так: есть люди, которые говорят то, что нужно и когда нужно, которые появляются, как трагический актер, в нужный момент истории, а есть такие, как Арчи Джонс, существующие только как часть толпы. Или еще хуже – совершающие рывок для того только, чтобы выйти на сцену и умереть у всех на глазах.
Можно было бы подвести жирную черту под этим происшествием, отчеркнув весь этот печальный день, если бы не случилось то, что привело к преобразованию Арчи Джонса во всех смыслах, в каких может быть преобразован человек; и это произошло не вследствие его усилий, но по странному совпадению, из-за непроизвольного столкновения одного человека с другим. Чистая случайность. Этой случайностью была Клара Боуден.
Но сначала нужно ее описать: Клара Боуден – красавица во всех смыслах, кроме классического, просто потому, что она была черной. Удивительно высокая, черная, как эбеновое дерево или соболь. Ее волосы заплетены в форме подковы, которая повернута вверх, когда Клара чувствует, что судьба ее ведет, вниз – когда нет. Сейчас кончики подковы смотрят вверх. Трудно сказать, знаменательно ли это.
Она не нуждалась в бюстгальтере – Клара была свободна даже от силы земного притяжения, – на ней был красный топ, который кончался сразу под грудью, ниже был виден пупок, такой же красивый, как и все в ней, а еще ниже очень узкие желтые джинсы. И, наконец, бежевые замшевые босоножки на высоких каблуках. Она медленно спускалась по ступенькам, словно видение, или, как показалось Арчи, когда он обернулся и посмотрел на нее, – словно вставшая на дыбы породистая лошадь.
В книгах и фильмах Арчи часто встречал такую ситуацию: некто спускается по лестнице, и все немеют – так потрясающе выглядит этот человек. В жизни Арчи этого не видел никогда. Но именно так и произошло, когда появилась Клара Боуден. Она медленно спускалась по ступенькам, залитая светом заката и окутанная сгущающимися сумерками. Арчи никогда не видел такого прекрасного создания и никогда не встречал такой теплой женщины. Ее красота не казалась холодной, бессмысленной ценностью. От нее пахло мягким женственным уютом, как от любимой одежды. И хотя в ней была некоторая физическая неорганизованность – движения рук и ног не вполне согласовались с центральной нервной системой, – даже ее неуклюжесть казалась Арчи верхом изящества. Она несла свою сексуальность с непринужденностью зрелой женщины – совсем не так, как это делали большинство девушек, с которыми Арчи сталкивался раньше, – словно это неудобная сумочка, которую не знаешь, как нести, куда повесить и когда отложить в сторону.