Отец мой — тогда еще, конечно, просто Вася Мелихов (год рождения 1903, Харбин), продолжал учиться в Харбинских Коммерческих училищах, с частью воспоминаний о которых мы уже ознакомились в первой книге.
Вот еще его некоторые, по моему мнению, любопытные, записи о преподавателях — характерные для представления о той общей атмосфере, которая царила в этих училищах, о том как проходили каникулы у многих русских школьников в благодатной (или как ее назвала Е. Рачинская — «благословенной») Маньчжурии. У отца в младших классах каникулы проходили, конечно, на прекрасной природе нашего родного Бухэду.
А о школе — вот они, эти записи:
«Я уже называл некоторых преподавателей, — пишет папа. — Вообще-то их было очень много, и все они, конечно, были по-своему разные, некоторые были отличными, другие просто хорошими, но не было плохих и равнодушных. Нет нужды перечислять фамилии их всех, но стоит назвать некоторых, непосредственно связанных с какими-то, пусть даже и незначительными, но памятными случаями в нашей ученической жизни, и тех, кто своими организаторскими способностями и энтузиазмом, помог создать замечательные учебные залы и кабинеты.
Нашим инспектором был Николай Федорович Волонцевич, занявший эту должность после Гарри Карловича Варда (из обрусевших англичан, он преподавал английский язык) и Федора Федоровича Романова, преподававшего русский. И Г. К. Вард, и Ф. Ф. Романов уехали, получив назначение в Россию. Н. Ф. Волонцевич, инженер-химик и технолог по образованию, преподавал у нас товароведение. Он был одним из создателей нашей химической лаборатории, — передовой по тем временам, и отличного зала товароведения, в котором было огромное количество всяких материалов и машин, связанных с этой дисциплиной. В этих двух помещениях нами производились всякие анализы и испытания материалов.
У Николая Федоровича было ласковое прозвище — „Соловей“, данное учениками, вероятно, за его приятную манеру говорить и за мягкую обходительность, сочетавшуюся временами со строжайшей требовательностью.
Василий Николаевич Орлов преподавал русскую литературу. Немножко мешковатый по внешности, несколько вялый, близорукий, со слегка красным носом, он, казалось, был идеальным „объектом“ для всяких „фокусов“ учеников. Но „фокусов“-то и не было! Его уважали. Знаток литературы, он мог блестяще рассказывать о литературных образах, завораживая аудиторию. И все же один раз (уже в 8-м классе) мы подшутили над Василием Николаевичем, но шутка, правда, была вполне безобидной.
Заканчивалась малая перемена, следующий урок — русская литература. Я, дежурный по классу, подошел к окну закрыть форточку; на улице большими хлопьями шел снег — явление обычное, но всегда чарующее! И вдруг у меня мелькнула неясная еще мысль, а я уже начал собирать лежащий за окном снег в большой ком. Подбежал к учительскому столу и с силой подбросил этот ком снега к потолку. Вышло так ловко (и нарочно такого не сделаешь!), что ком прилип над столом как раз между чернильницей и стулом преподавателя, почти над краем стола.
Звонок!
И через несколько секунд вошел Василий Николаевич. Ребята видели мой „фокус“ и все напряженно смотрели на прилипший ком. Василий Николаевич только успел сесть, держа еще классный журнал в руках, как снег звонко шлепнулся о стол!
Все моментально вскочили, подбежали к столу, начались „охи“ и причитания: „Падает штукатурка! Ведь это опасно! Ведь потолок может обрушиться! Не пострадали ли Вы, Василий Николаевич?“ Одни причитали, а другие быстро вытирали поразительно быстро таявшую „штукатурку“.
Василий Николаевич, оглушенный всем этим шумом, так, видимо, и не понял, что произошло! А мы все были довольны: все обошлось хорошо, никто не пострадал, а урок на несколько минут задержался! Наш учитель литературы, вероятно, ничего не сказал о происшедшем, а то бы инспектор Эдгар Мартынович несомненно начал бы расследование — какая такая штукатурка падала?
Геометрию преподавал Александр Александрович Васильев, инженер. Блестящий преподаватель, он своими объяснениями просто „вкладывал“ знания в учеников. Впоследствии он читал высшую математику в Харбинском политехническом институте. Я очень любил геометрию, а решать задачи для меня просто было любимым развлечением. Но раз вышло так, что однажды я и объяснения урока не слушал, и дома в учебник не заглянул, а Александр Александрович вызвал меня к доске.
Ну что можно сказать, когда не имеешь представления о том, что нужно говорить! Не помогла, конечно, и „сигнализация“ товарищей, стремившихся выручить меня. „Плавать“ я не привык, а потому и сказал, что урока не знаю, за что и получил, естественно, двойку.
Время шло, приближался конец четверти, а Александр Александрович меня не вызывал. Он был очень строгим, и его, откровенно говоря, боялись. Но пришлось набраться храбрости и обратиться к нему. Произошел следующий диалог: „Александр Александрович, прошу вызвать меня до конца четверти.“ — „Почему?“ — „Хочу исправить оценку.“ — „Какую?“ — „Двойку.“ — „Зачем?“ — „Чтобы удержаться на прежней отметке.“ — „Какой?“ — „На пятерке“. — „Гм, посмотрим“. Лаконично, не правда ли?
Он вызвал меня, много спрашивал, и все окончилось хорошо.
В противоположность А. А. Васильеву, преподававший алгебру Степан Васильевич Корецкий давал минимум объяснений, предоставляя самим ученикам доходить до сути. Это тоже было неплохо! И со Степаном Васильевичем, и с алгеброй я жил в ладах.
Но вот однажды я вышел по вызову к доске. Известно, что при долгом и не совсем спокойном сидении, рубашка топорщится, выползает из-под ремня, и я, пользуясь тем, что Степан Васильевич склонился над журналом, решил заправить рубашку как следует. Обернувшись, он увидел это и, что называется „с места в карьер“, сказал мне:
— Идите из класса!
Пошел, походил по коридору, скучно! Решил просить извинения. Открыл двери И… В этот момент, внезапная шалая мысль подвела меня! В расчете на то, что Степан Васильевич не заметит или не обратит внимания, я почтительно сказал:
— Степан Васильевич, я извиняюсь!
В ответ на это я услышал:
— Идите к директору!
Это было что-то невероятное! Мы вообще смутно только слышали, что кто-то когда-то отсылался к директору. Пошел.
К директору пропустили, конечно, не сразу. Узнав в чем дело, Николай Викторович (Борзов) сказал:
— Вы должны бы быть примером для класса, а делаете Бог знает что! Придется занести вас в черный журнал.
Что это был за журнал, и был ли он в училище вообще, я не имел представления. Не знаю, занесли ли меня в этот журнал, но отметку по поведению не сбавили. А со Степаном Васильевичем, как будто ничего и не было, опять установились хорошие отношения!
Географию вел К. С. Барашков. Обычно занятия проходили в классе, а когда объединялись два-три класса для изложения общего материала или для демонстрации диапозитивов, занятия велись в географическом зале. Столы и скамьи в нем были расположены ступенчатообразно, зал был полон всяких карт, глобусов и т. д. Прекрасное изложение учебного материала во многом способствовало моему увлечению филателией, которая на всю жизнь стала моею „страстью“.
К. С. Барашков когда-то пострадал за политические убеждения, но революционный дух жил, по-видимому, в нем постоянно. Поэтому революция 1917 г. привела его в чрезмерно возбужденно-радостное состояние. Его организм не выдержал напряжения, и он, к глубокой печали всех, помешался и вскоре умер.
В отлично оборудованных классах физики и естественной истории „царствовали“ Г. Д. Ясинский и К. Д. Федоров. По всем разделам физики нам демонстрировали разнообразные приборы, и мы проделывали многочисленные опыты. Ботаника и зоология изучались непосредственно по разнообразным гербариям, отличным коллекциям насекомых, чучелам птиц. На практических занятиях мы препарировали лягушек, работали с микроскопами.