Организованный при училище „Спортивный кружок“ включал две группы спортсменов, занимавшихся по четвергам и воскресеньям. Я не был ахти уж каким гимнастом, но мне несколько лет довелось быть инструктором второй группы. У нас была лучшая в городе молодежная команда футболистов — „Кружок футболистов“.
В Харбине в это время было несколько команд: „Орел 1“, „Орел 2“, „Ворон 1“, „Ворон 2“. Лучшей командой была „Орел 1“, но их футбол и футбол других команд был очень грубым, игроки часто „по ошибке“ били по ногам соперников, нередко не подчинялись решениям судей и т. п. В играх же с нашими футболистами они были достаточно корректны и наших ребят не калечили.
Я, к счастью, никогда не был „тихим“ мальчиком и сам относился и теперь отношусь недоверчиво ко всем „тихим“! Немного авантюризма, смелости, любознательности и любопытства, а также, иногда, большой увлеченности — было вполне достаточно, чтобы временами совершать поступки, за которые можно было тяжело поплатиться! Так было в 3-м классе, когда я с папиросой „попался“ инспектору и получил за это в четверти по поведению „три с предупреждением“, — а это было очень опасно! Так могло быть и тогда, когда мы захотели научиться играть на бильярде и, увлекшись игрой, частенько сразу же после уроков, используя всякое свободное время, устремлялись в бильярдную некоего Гросса. Любая облава там, а они производились! — послужила бы причиной нашего исключения из училища. Кстати, я, будучи уже взрослым, избегал ходить по вечерам мимо этой бильярдной — такова была ее „слава“!
Можно было расстаться с училищем и из-за „китайских ракеток“ — связки из 30–40 штук маленьких петард, начиненных порохом, соединенных общим фитилем, и взрывающихся одна за другой при поджигании этого фитиля. А ведь однажды мы затолкали такую связку в замочную скважину одного класса, в котором шел урок, и подожгли фитиль. Мы успели убежать и потом доказать свое „алиби“, но шума было в училище много!
Достаточную смелость я проявил, будучи в 7-м классе, при первом посещении оперетты. Я слонялся по фойе и собирался уже войти в зал, чтобы „притаиться“ на своем месте, когда буквально „нос к носу“ встретился с А. А. Васильевым, который был, по-видимому, дежурным преподавателем в этот вечер.
— Ну, что ты тут делаешь?
— Да вот, хочу пройти в читальный зал…
— Гм, в читальный зал? Сомневаюсь!
Разговор на этом закончился, а я после этой встречи с самым строгим преподавателем уверовал, что оперетты-то уж я буду слушать! Действительно, с двумя-тремя одноклассниками я посещал оперетты весь сезон и теперь с удовольствием вспоминаю об этом. И очень рад, что это было! По-видимому, администрация училища если и не поощряла, то во всяком случае и не чинила особых препятствий для посещения учащимися оперетт, а для меня это было одной из сторон моего музыкального развития при общем интересе к музыке, — интересе на всю жизнь!
Ну, а все школьные каникулы я, конечно, проводил у родителей в Бухэду, славившемся красотою, ягодными и грибными богатствами своих мест.
Достопримечательностями станции были: Малая речка — никогда не пересыхавший ручей, питавшийся болотами, в котором ребята ловили пескарей и плотвичек; Большая речка — это были верховья р. Ял, которая изобиловала форелью. Большая падь за поселком Теребиловка вела к огромной солнечной поляне, заросшей ландышами, которые в мае собирали здесь все жители Бухэду, и букетиков этих скромных белых цветиков хватало на всех. Летом „работы“ тоже было „по горло“!
По землянику все бухэдинцы ездили на поездах на разъезд Петля (в 18 км от Бухэду), являвшийся преддверием знаменитого Хинганского туннеля. Живописнейшее место! Здесь железная дорога, подбираясь к туннелю, делала огромную петлю, а насыпь, пересекающая поперек долинку между двумя горными кряжами, казалась огромной и мощной — как бы пытающейся и самой дорасти до вершин гор!
С учетом особенностей этой „петли“ всегда составлялось и расписание движения пассажирских поездов — № 3 (из Харбина) и № 4 (в Харбин). До секунд регулировались их отправления с разъезда, и когда № 3 тяжело (с двумя паровозами) поднимался вверх, в эти же самые секунды точно под ним проходил № 4, мчавшийся под уклон!
Чуть позже поспевала черная смородина, но за нею нужно было ехать километров за двадцать. Мы, ребята, выезжали за нею обычно часа в два ночи; ехали на телеге и, конечно, мирно спали на ней остаток ночи. Смородина росла в обширном невысоком лесочке, который прорезался ручьями чуть ли не во всех направлениях. Вода в них была почти молочно-белой — по-видимому, где-то размывались известняки.
С большим нетерпением я ожидал всегда поспевания нежной фиолетово-черной жимолости. Ее было немного в лесочке, тянувшемся вдоль реки, — обычно я не набирал и полного бидончика. То ли о ней не знали (вряд ли!), то ли таким малым количеством ее не интересовались — во всяком случае, варенье из нее было только у нас! Я никогда не ел варенья вкуснее этого! То же говорили и наши гости, всегда при этом восклицавшие: „Ну, где же вы достаете эту изумительную ягоду!“
Сбором позже поспевавших брусники и голубики мы не занимались, а покупали их у сборщиков-продавцов этих ягод — китайцев. Бруснику не собирали потому, что ее заготавливали много, а собирать такое количество было слишком трудоемким занятием. Голубику — потому, что росла она на каком-то „Ягоднике“, километров в 45 от Бухэду. Этот Ягодник долгое время оставался для меня загадкой — где он и что это такое… Побывать там мне пришлось только в середине 20-х годов. Представьте себе пологий склон шириной в два с половиной и длиною в полтора километра, сплошь покрытый голубикой! Это и был тот Ягодник…
Наступала грибная пора! Собирались сначала опенки, которыми были усеяны горы в пяти-шести минутах ходьбы от дома. Все набирали сколько кто хотел! Со мной однажды произошел забавный случай: забирая семейку опят, я нечаянно сковырнул на пне осиное гнездо. Через две секунды надо мной закружилось облачко ос! Всякий слышал, каково иметь с ними дело, и поэтому я стремглав понесся с горы, рассчитывая добежать до реки, протекающей неподалеку от подножия горы, и броситься в воду. Либо я бежал быстрее ос, либо они оказались миролюбивыми, но когда я подбежал к реке, то с облегчением уже не услышал их грозного жужжания!
Наконец, начинались сборы ехать по грузди в чудесный большой березовый лес!.. Выйдешь на поляночку, посмотришь — как будто ничего… Ан нет, не тут-то было! Почти под ногами — бугорок. Отгребаешь слой перегнивших листьев и видишь: тут свеженькие, беленькие, чуть-чуть мохнатые груздочки! Осторожно срезаешь их ножом (грибницу нужно ведь оставить, не повредить!) и тут видишь, что таких бугорков полным-полно! С груздями попутно собирали волнушки, подберезовики, подосиновики. Любили грибы, которые назывались обабки — жареные они были изумительно вкусны! Белых грибов, рыжиков, маслят и сморчков у нас не было. Но зато сколько было шампиньонов!
Собирая их, я всегда вспоминал, как говорили старшие: „Караси и шампиньоны любят, когда их жарят в сметане!“».
Как мы видим, и на Линии, вдали от Харбина и других центров, люди тоже жили спокойно, не вмешиваясь в происходившие политические события и не шибко интересуясь ими. Во всяком случае, папа в своих подробных и ясных по тону и мысли мемуарах, написанных по моей просьбе, мало упоминает о политике.
Все, видимо, в большинстве продолжали заниматься своим привычным делом. Папа пишет: «Заботливый хозяин, отец загодя договаривался с артелью косцов по заготовке сена. Осматривал участок для покоса, предпочитая возвышенные места. На приемке сена всегда присутствовал сам. Но лошадям и коровам требовалось не только сено, поэтому в 10 км от Бухэду на т. н. Первом броде р. Горигол, отец имел заимку, на которой выращивался овес; заимка вместе с тем служила как бы дачей и местом отдыха — около реки, гор и полей».
Недавно, в НСМ (июль-август 2000 г., № 77) была помещена статья Г. А. Лагунова о русских чольских поселенцах. Смежный район этот интересен судьбами многих эмигрантов, и папа, коренной житель Бухэду, тоже вспоминает о нем (а это середина 20-х годов):