Ясно виделось, что, кто бы ни был этот наблюдатель, он необычайно интересовался сценой, на которую смотрел.
Но это лицо... это было лицо девушки, и оно было обрамлено волосами, низко спускавшимися на ее щеки, как у средневекового пажа.
Глава 4
Это была Сю Телли. Нет, не она. Нет, это была Сю Телли! Я говорил себе, что ошибся, уверял себя, что вспышка света была слишком кратковременной и осветила лицо на одно мгновение, слишком короткое, чтобы я мог узнать чье-либо лицо. Я уговаривал себя, что не могу даже поклясться, что это было женское лицо, так как, сколько я ни думал, я не мог вспомнить ни одной определенной черты, а поэтому неразумно было бы утверждать, что это была Сю Телли. Но я продолжал, не отрываясь, смотреть на это темное окно с раскрытыми ставнями, пытаясь угадать, кто стоит за этими мрачными стеклами, и меня не покидало ощущение сходства этого лица с Сю Телли.
Но даже если это и была она, что из этого? При неестественном свете, в этой мгновенной вспышке, каждое лицо показалось бы странным, искаженным и бледным.
И тут я увидел, что Ловсхайм в достаточной мере вышел из своего задумчивого состояния, чтобы перехватить мой взгляд и последовать моему примеру. Взглянув на него, я заметил, что он также смотрит в это окно с открытыми ставнями, и на его лице явно отражалось беспокойство. У меня создалось впечатление, что, погрузившись всем существом в мрачные проблемы, которые ставило перед ним это убийство, он все же упустил какой-то важный и срочный аспект этой проблемы. Это впечатление подтвердилось, когда он, порывисто вздохнув, бросил быстрый косой взгляд и неожиданно сказал:
– Ну, я должен идти. Грете понадобится моя помощь в некоторых делах, а вы и отец Роберт можете остаться около... него.
Он показал глазами на труп.
– Подождите, – сказал я. – Что это за комната напротив, наискось отсюда? Какой ее номер? Та, с открытыми ставнями.
Его глаза были затуманены какой-то мыслью, и в то же время в них проявилось некоторое беспокойство, связанное с моим вопросом.
– Вы имеете в виду ту комнату напротив? Какой ее номер?! Тридцать четвертый или тридцать пятый, не помню точно. Почему это вас интересует?
Значит, это не комната № 19!
– Она никем не занята?
– Нет! – без малейшего колебания ответил он.
– Я только что видел лицо в этом окне.
– Нет, нет, вы ошиблись. Там никого нет. Он облизнул губы и добавил:
– Если только кто-либо не вошел туда случайно, по ошибке. Может быть, мадам Бинг или кто-нибудь из прислуги.
– Там несомненно было сейчас чье-то лицо, Ловсхайм.
Мне показалось, что он почувствовал некоторое облегчение от намека на то, что я не узнал этого лица. Я сказал несколько слов священнику, который ответил, не повернув головы. Ловсхайм вышел. В коридоре он встретил маленького слугу, остановился, чтобы переброситься с ним парой слов, затем исчез за углом, а слуга поспешил к нам.
Очевидно, слуге уже было кое-что известно об убийстве, потому что он поглядел внимательно на мертвеца, перекрестился, но не задал ни одного вопроса, хотя его светлые глаза горели от возбуждения, и он бросал нервные взгляды на окружающие нас тени.
Он сказал, задыхаясь, что мадам вызвала его и велела оставаться с нами, пока мсье будет помогать ей.
Я подумал, что, наверно, Ловсхайм ушел, чтобы строить козни вместе с женой. Интересно было, какие каверзы замышляли они во мраке комнат этого старого отеля, по которым гулял ветер. Возможно, они изобретали средства и методы, чтобы отвратить от себя опасность. Меня не устраивало стоять здесь в бесплодном ожидании в то время, как полиция должна была быть уже в пути и самым вероятным кандидатом на арест был, несомненно, я. И все-таки я почти ничего не мог сделать, чтобы воспрепятствовать этому. Впрочем, я мог пойти и взглянуть на площадку, на которой я споткнулся об мертвое тело, и стоило бы еще раз осмотреть этот подозрительный двор.
Войдя в свою комнату, я набросил на плечи пальто и вынул из чемодана карманный фонарик. Маленький слуга с тревогой следил за мной, и, выходя, я сказал ему.
– Я хочу осмотреть двор. Вернусь через минуту.
Мои слова, казалось, мало успокоили его, но, конечно, он ничего не возразил на них. Священник быстро и монотонно бормотал слова, которые я принимал за молитву, и не обернулся, когда я открыл дверь на площадку. Ветер резко подул, вздымая складки его сутаны, шевеля волосы на голове слуги и распахивая пальто на мертвеце, возвращая ему на мгновение гротескное сходство с живым существом.
Заметив блестящие глаза слуги, следившего за мной, я закрыл дверь, вышел и зажег карманный фонарик. Он образовал мелькающий круг тусклого света на каменном полу площадки.
Нигде не было видно следов борьбы, но я и не ожидал их найти. Не было и следов грязных ног, так как все вокруг было сухо и подметено холодным ветром. Я не увидел ни окурков, ни пуговиц от пальто. Ничего, кроме маленького темного пятна в том месте, где лежал труп.
Наклонившись над истертыми плитами, я смотрел во все стороны, поворачивая свой фонарик, и, наконец, нашел маленький кусочек красного цвета из материала, похожего на твердую резину или воск. По величине он был примерно с двухфранковую монету и имел форму неправильного полукруга. Его назначение было мне непонятно. Я опустил его в карман лишь по той причине, что это был единственный предмет, найденный мной на площадке, если не считать темного пятна на каменной плите и сухого пожелтевшего листа. Именно в этот момент ветер внезапно стих, все кругом погрузилось в мертвую тишину, и я услышал громкие шаги внизу на лестнице. Действительно, это были шаги, и я могу смело заявить, что, если бы ветер не прекратился именно в эту минуту, меня теперь не было бы в живых. Но услышав шаги, я отодвинулся в сторону, чтобы поглядеть через перила на поворот лестницы. В этот момент раздалось два револьверных выстрела, фонарь выпал у меня из руки и покатился куда-то вниз. Со страшным шумом вновь налетел порыв ветра, и все огни в отеле внезапно погасли.
Моя рука дрожала, но я не был ранен.
Ветер бешено дул мне в уши, но нигде больше не было пляшущих теней, так как все погрузилось во мрак. Сам отель казался огромной черной глыбой, выступавшей на фоне окружающей его тьмы, а двор был подобен глубокому колодцу, темному и таинственному.
Света не было даже в коридоре, где священник читал молитву над мертвецом. Не было слышно никаких звуков, кроме завывания ветра. Держась за перила, я побежал вниз по лестнице. Это было совсем неблагоразумно с моей стороны, это было величайшей глупостью. У меня не было оружия, место было темное, точно погреб, и я не знал его расположения. Я сделал это в каком-то безотчетном порыве.
На лестнице я никого не встретил. На последних ступеньках я сжал предмет, скользнувший по моей руке, но обнаружил, что это был густой куст. Я зашел за него и стал ждать, когда стихнет очередной порыв ветра. Был сильный шум, и я напрягал слух, стараясь различить сквозь бушевание ветра какой-либо другой звук, шаги или движение, но ничего не слышал. Однако порывы ветра не прекращались, и я стал осторожно пробираться к стене двора.
Если в меня стрелял Ловсхайм – а я считал это возможным, – он, вероятно, либо последует за мной, чтобы завершить дело, либо поспешит войти в отель. Конечно, он не пойдет туда по винтовой лестнице и коридору, где находятся слуга и священник. Если я осторожно пройду вдоль стены мимо больших чугунных ворот и входной двери, а затем заверну за угол, то могу поймать его у двери в холл.
К этому времени я немного успокоился, и мои движения стали более размеренными и осторожными, но я жалел, что у меня нет никакого оружия. Однако Ловсхайм был жирный и неуклюжий. Если бы мне удалось напасть на него раньше, чем он успеет пустить в ход свой револьвер...
Я вновь задел что-то рукой, но на этот раз я был уверен, что это не куст. Это был чей-то рукав из грубой материи, и я ясно ощутил чью-то руку. Я отступил немного набросился на невидимого субъекта. Мне удалось лишь схватить край пальто, который тотчас выскользнул из моих рук. Потеряв равновесие, я упал на каменную плиту двора. В тот же момент раздались три выстрела, затем, словно эхо, прозвучали удары о стену.