— Уходишь, значит?
— Да, пойду, работа ждет.
— Извини, родной, но… Что поделать, не могу уступить тебе мою собаку, — смущенно проговорил старик и отвел глаза.
— Мне и в голову не приходило…
— Одну ее и сохранила мне судьба… Голодным, бездомным щенком пригрел ее, приютил… С той поры по пятам за мной ходит, и я прикипел к ней, не могу без нее. Навалится тоска-кручина, говорить с ней начинаю, задаешь, какая понятливая собака.
— Понимаю, дядюшка! Говорю же, и не думал просить ее у тебя, не переживай, я добуду собак.
— Назвался бы хотя… Уходишь так, ровно обидел тебя чем.
Незнакомец добродушно рассмеялся.
— Бериташвили моя фамилия, Иванэ Бериташвили![4] Мое имя ничего тебе не скажет.
И тут у старика блеснула внезапная мысль, озарив светом его угасшую душу и наполнив ее радостным смятением.
— Ежели хочешь, Иванэ, щенят тебе выкормлю. — И старик посмотрел собеседнику прямо в глаза. — Наведайся осенью, на исходе сентября, преподнесу тебе уже подросших… А дольше, чем я могу помочь, ничем…
— Что ж, мне лишь благодарить остается!.. Наука, которой я посвятил себя, дядя Григол, внове у нас, первые шаги делает, и оттого немного с сомнением относятся к ней пока… Людей не сумел еще привлечь. Дважды через газету пытался вызвать к ней интерес. Не откликаются. А проявили бы интерес, я обучил бы их, подготовил, и сообща взялись бы мы за большое серьезное дело. Да что там говорить, видишь, собак и то самому приходится добывать, попусту растрачиваю бесценное время… А ты, дядя Григол, сразу понял меня и принял к сердцу мою заботу, с доверием отнесся. Спасибо, дядя Григол, славный ты человек.
— Не думай, я не невежда какой, Евангелие два раза читал.
— Значит, вырастишь мне щенят?
— Выращу, а как же!
— В конце сентября зайти?
— Да, пожалуй, дорогой. Впустую говорить не стану, не обману… Эта беспутница меньше трех еще не приносила, с чего бы теперь подвести… А может, мало тебе трех?
— Что ты, дядя Григол, как это мало?! Очень тебе благодарен, надеюсь, значит… Ей-богу, три щенка — это замечательно.
А собака подарила старику пять щенят…
Вообще-то не принято говорить о собаке «подарила», но старый кожемяка придавал щенкам особое значение — ведь они явились на свет для благой цели, им науке предстоит послужить.
На первых порах старик хранил все в тайне, боялся, не сглазили бы щенят. Но обуревавшие его мысли и чувства рвались наружу, и вскоре он выложил все Эзекии, красильщику ковровой пряжи. А Эзекиа не замедлил сделать разговор дяди Григола с каким-то ученым достоянием всего квартала. Соседи в душе насмехались над одиноким стариком, холившим черную собаку якобы для науки, но и жалели при этом.
Старик брел по улице, говоря сам с собой и в радостном изумлении разводя руками.
— Пять! Пять, понимаешь — пять! Чертовка, чернявка из чернявых! Как тебя угораздило, как это ты смекнула, что нам много надобно щенков, а?!
То и дело припоминая свою встречу с ученым, дядя Григол усмехался, уверенный, что разгадал его уловку. Сначала он предположил, а потом убедил себя, что незнакомец разыскивал не собаколова Муко, а его, именно его, старого кожемяку, и нашел-таки. Как ученый дознался о его собаке, об умнице-чернушке, особенной, от всех отличной, способной сослужить науке важную службу, сказать он бы не мог. Да стоило ли ломать над этим голову — приметил, наверно, собаку где-нибудь на улице и сразу оценил ее.
— Пятерых преподнесу тебе вместо трех, Иванэ Бериташвили, ухоженных, упитанных, что ты тогда скажешь — имеем мы понятие, знаем мы цену науке, а?
Понятие о науке у старика было смутное, а вернее — никакого не было, но он говаривал — разум подсказывал: на общее благо придумали науку, большого ума люди придумали ее.
Главное, однако, в другом…
Природа создала дядю Григола добрым человеком, сердечным. Всю свою жизнь он старался сеять добро — это было потребностью его души. Но жизнь с корнем вырывала посеянное им и грубо швыряла ему в лицо. И, доживая жизнь, во всем разуверившийся, как мы сказали, старик и не чаял уже еще кому-нибудь понадобиться на свете, — так разве мог он остаться в стороне от большого, нужного дела?
Соседи и обитатели квартала удивлялись оживленной хлопотне дяди Григола и не понимали, что его вдруг взбодрило, что вдохнуло в него жизнь. Одним казалось, что старик совсем из ума выжил, другие полагали, что он дурачит их — выдумал типа в золотых очках, жалея щенят: от старости не в меру сердобольным стал и не хочет топить их больше.
4