Тогда Стасик испугался:
-- Не надо... в пыль-то. Вот если бы напинать их...
-- "Напинать" -- это комплекс нейтрализующих мер ограниченного воздействия?
-- Ага... -- на всякий случай сказал Стасик. И подумал: "Это я сам с собой? Или правда -- с ним?"
Шарик опять стал легким, но зато пульсировал в ладони, словно сердечко билось. Или это колотилась жилка под кожей? Чудо такое... "Один и один -- не один. Ты и я..."
Шарик отозвался неслышно:
-- Ты и я... Тебе лучше? Черное излучение прекратилось.
Стасик благодарно взял шарик в обе ладони. Как птенца... Далеко и хрипло затрубил горнист Володька Жухин. Отбой...
-- Шарик, ты потом еще со мной поговоришь?
-- Да.
Стасик сунул его под майку.
В палате он так и залез под одеяло -- в пыльной майке. Укрылся с головой, перепрятал шарик под подушку. И там опять обнял его пальцами.
-- Ты меня слышишь?
-- Да. Воспринимаю.
-- Шарик... Ты кто? Ты по правде... такой?
-- Я... такой.
-- Ты откуда появился?
-- Я не появлялся. Я там. И я здесь. Сразу... Стасик! Я пока сам не могу понять.
-- Что понять?
-- Много. Про тебя и про себя.
-- Про меня... я могу объяснить.
-- Лучше я сам прощупаю твое информативное поле. А ты -- мое.
-- Я не умею...
-- Тогда отключайся. У тебя циклический потенциал на исходе. Накопишь энергию -- снова будет контакт...
Стасик хотел спросить о чем-то еще, но поплыл, поплыл в ласковой синей тьме среди неярких огоньков. Огоньки эти вдруг превратились в маленькие желтые окна. Словно засветился в сумраке уютный вечерний город... А потом всю ночь Стасику снились хорошие сны, но он их не запомнил...
Утром Стасик проснулся с ясным и радостным осознанием, что у него есть чудо, сказка, друг. Сунул руку под подушку.
-- Шарик...
-- Стасик...
И в этот миг Стасика накрыл тугой удар. Чужой подушкой.
-- Вильсон! Чё возишься, опять поплыл в Сиксотное море? А ну, вставай! Матросы на зарядку не опаздывают, они герои!
И снова -- трах подушкой! Так, что он слетел с кровати, а шарик запрыгал по половицам.
Стасик метнулся за шариком. Но тот был прыгучий, легкий, его пнули, поддали, он заскакал от койки к койке.
-- Ура! Мишка, пасуй мне! Хрын, сюда, дурак!..
-- Не надо! Отдайте! Ну, пожалуйста! Это мой!
-- Не ври, Матрос!.. Ребя, это он вчера в первом отряде стырил! Они ругались: Вильсон пошел искать и не принес!..
-- У, жулик! Прибрал -- и под подушку!
-- Ребята! Ну отдайте, он мой! Я его нашел!..
-- А ты поймай! Попрыгай!
-- Воришка зайка серенький за мячиком скакал!..
Как им доказать? Как их убедить -- гогочущих, орущих, ненавистных? Чем хуже Матросу Вильсону, тем лучше им -- веселящейся, вопящей толпе... Вертлявый Степка Мальчиков скачет по койке, как бешеный клоун, поднял над головой шарик:
-- Эй, Матрос -- накурился папирос! Поймай!
Стасик бросился к нему. А наперерез -- глупый Хрын. Стасик пнул его так удачно, что он согнулся и засипел. А Степка кинул шарик другим!
-- Отдайте!
-- Что тут такое? А ну, смир-р-рна!
-- Валерий Николаич, это Вильсон! То есть Скицын! Мячик у первоотрядников украл, а сейчас психует!
Валерий Николаевич -- курчавый, цыганистый студент Валера, вожатый первого отряда -- старался быть очень строгим. Иначе с этой "кучей опилков" не совладать.
-- Кто украл? Ты, Скицын?
-- Они врут! Я нашел!.. Он теперь мой, потому что... -- "Господи, ну как объяснить? Как упросить?" -- Не надо отбирать! Я за него все на свете отдам... Только пусть он будет мой!
Валера сунул шарик в карман. При общем нехорошем молчании. Стасик ухватился за его рукав:
-- Валерий Николаич, отдайте! Я...
-- А ну, отцепись! Смирно!
Стасик сказал с бессильным отчаянием:
-- Какие вы все... прямо как фашисты.
Вожатый -- бац его по щеке!
-- Сопляк! Ты их видел, фашистов?!
-- Видел... вы...
Снова -- бац!
-- Сволочи... -- шепотом сказал Стасик. Было уже все равно.
-- Во дает Вильсон, -- заухмылялся Хрын.
Валерий Николаевич аж зашипел:
-- В щелятник паршивца! Ш-шкура...
"Щелятник" -- это кладовка за столовой. Туда сажали тех, кто натворил что-нибудь ужасное: например, курил и колхозный сарай с сеном поджег, как двое из первого отряда...
-- Посиди, пока начальник не приедет! А там разберемся... Не идет? Тащите!
Ох, как бился, как извивался Стасик. Никогда с ним такого раньше не было. Криком и слезами хлестали из него горе, тоска и ярость. Мама, мамочка, ну что же это со мной делают!
Его втолкнули в изрезанную яркими щелями темноту, в запах гнилых рогож и сырых опилок. Сзади за дверью тяжело брякнула железная щеколда.
"Ох, Стасик, не дай тебе Бог услышать, как за спиной задвигается тюремный засов". И вот случилось. Услышал. Железный лязг разом отрубил все -- как топором. Тихо стало, слезы кончились. Солнечные щели резали глаза. И не только глаза, а всего Стасика. Будто бритвами. Он зажмурился, закружилась голова. Стасик быстро лег на какие-то тряпки. От них воняло. Стасика затошнило, он перекатился на занозистые половицы. Лег ничком, уткнулся лицом в ладони. Он понимал, что дальше в жизни его ждет только плохое.
Шарик потерян навсегда.
За то, что обозвал Валерия, прощения не будет.
Лишь бы с мамой ничего не сделали. Могут ведь сказать: "Это вы научили сына обзывать советских вожатых фашистами?"
А с ним самим что сделают? Мальчишки про начальника лагеря говорят: "Малость контуженный". Он, когда злится, начинает дергать веком и заикаться. А потом давит из себя шипящий шепот: выносит приговор...
Если исключат и домой отправят, это не наказание, а счастье. Но счастья, конечно, не дождаться. Будет, наверно, самое жуткое -"стенка".
Есть такое специальное место на краю территории, за умывальниками, -разрушенный кирпичный сарай (раньше там колхозный локомобиль стоял). У его стены начальник выстраивает шеренгой самых злостных нарушителей режима. И стоят они там по стойке "смирно" иногда час, иногда два, а иногда и половину дня. И если бы просто так и ставили, а то ведь без всего, даже без трусов. А другие, даже девчонки, ходят смотреть. Мальчишки боятся и жалеют, а девчонки хихикают. А те, приговоренные, шелохнуться не смеют -- хоть солнцепек, хоть комары. Потому что тех, кто не стоит смирно, начальник, если узнает, ведет "на беседу" в свою комнату. Через весь лагерь...