Стасик мотнул головой. Грустные мысли годятся для пасмурных дней, а сейчас надо радоваться воле вольной...
Забор подходил к самому обрыву. Но все же между ним и кромкой берега оставалась травяная полоса -- шириной в один шаг. А на ней ниточка-тропинка. И Стасик пошел, чиркая правым плечом по доскам, а левым ощущая жутковатую пустоту. Но глинистый обрыв сменился зеленым откосом, тропинка вильнула по нему вниз и запрыгала по всяким буграм, выступам, склонам и промоинам. Среди бурьяна, жесткого белоцвета и древовидных, выше Стасика, репейников. Сухие стебли и колючки злорадно цеплялись за шероховатый китель, дергали кирзовую полевую сумку на брезентовом ремне, чуть не оторвали от этого ремня сатиновый мешочек с чернильницей-непроливашкой. Ежики-репьи щелкали по ушам и застревали в коротеньком Стаськином "полубоксе". Ну и пусть! Приключения так приключения. Вперед!
Но скоро он понял, что костюму от таких приключений несдобровать. Левая штанина внизу разорвалась по шву, одна пуговица с кителя потерялась. Стасик выбрался на солнечную проплешину откоса. Обобрал с себя колючие шарики. Из кителя сделал скатку -- вроде шинельной, солдатской. Надел ее через плечо крест-накрест с ремнем сумки. Получилось по-походному, по-военному. Штаны подогнул выше коленей, а чулки скатал пониже, так что под коленками получились отвороты, похожие на коричневые бублики. Перешнуровал потуже ботинки. И решил, что теперь он похож на разведчика-путешественника с картинки в книжке писателя Киплинга.
...Эту толстенную книгу без корочек он прочитал, когда лежал в больнице. Там ее все по очереди читали, она переходила "от поколения к поколению". В давние времена принесли ее кому-то с передачей, там она и осталась, потому что из "заразной" больницы возвращать ничего не разрешается.
В книге было много всего: и разные сказки, и приключения в джунглях, и рассказы про моряков. И длинный роман под названием "Ким". Про похождения беспризорного мальчишки и про его учителя-индуса, который всю жизнь искал священную реку. Стасик не все в этой истории понял, но было интересно. И больше всего запомнились мысли Кима. Как он пытался решить загадку: "Кто же я такой?" И его мысленный крик -- будто сразу и вопрос, и жалоба, и ответ, и радость: "Я Ким, Ким, Ким!.."
На Стасика тоже иногда наваливались мысли: кто он и зачем? "Я Стасик, Стасик... Ну и что? А почему я именно Стасик? А что дальше?.." Про это он думал не раз, когда не спалось на больничной койке, а в небе -- то бледные июльские звезды, то желтый ноготок полумесяца... И додумался тогда Стасик, что все-таки есть у человека бессмертная душа. Никакого там ада, рая и прочих чудес, про которые рассказывала соседская бабушка Алена, мама дяди Юры, конечно, быть не может, сказки это. А душа есть, потому что без нее было бы совсем глупо.
А случалось и так, что Стасик лежал на кровати и в то же время будто улетал к тем звездам, что в окне, и мчался среди них свободно и бездумно...
Но и мысли о бессмертной душе, которая когда-нибудь полетит в звездную бесконечность, не решали загадок. А зачем она, душа? А как это -- вечность и бесконечность? Совсем-совсем без конца? Или где-то конец все-таки есть? А тогда -- что за ним?..
Однако сейчас на лужайке речного откоса мысли эти лишь едва-едва мелькнули у Стасика. Просто книжка вспомнилась и Ким... Стасик поправил под ремешком ковбойку, по-следопытски глянул вперед.
Шагов через двести тропинка привела к развалившейся лестнице. Наверно, когда-то лестница спускалась к лодочной переправе. Но теперь переправа была совсем в другом месте, а от лестничных пролетов остались лишь отдельные участки с прогнившими ступенями. Остальное, скорее всего, во время войны растащили на дрова. Стасик поглядел сперва вперед, потом вверх. Пробираться сквозь заросли, по правде говоря, уже надоело, под рубашкой полно мусора, а коленки горят и чешутся. А кроме того, надо ведь посмотреть, что там наверху за улицы.
То по хлипким ступеням, то прямо по откосу выбрался Стасик на высокую кромку берега. Оглядел, как покоритель Казбека, реку и землю до горизонта, поправил амуницию и двинулся в незнакомые края.
Улица Ермаковская, улица Тобольская, переулок Водников... Никогда Стасик здесь не бывал. Он жил в привокзальном районе, всегда словно припорошенном угольной пылью. Дома там -- кирпичные или деревянные -были все похожи друг на друга: двухэтажные, с квадратными окнами, без всяких украшений. Кое-где между ними стояли длинные бараки. И единственным красивым зданием был похожий на терем Клуб железнодорожников, да и то он стоял ближе к центру, в Андреевском саду.
А здесь -- все по-другому. Деревья казались гуще и листья их чище. В канавах пестрели мелкие ромашки, а у заборов желтая россыпь лютиков, сурепки и поздних одуванчиков. Лопухи по-хозяйски росли сквозь щели деревянных тротуаров. И все дышало стариной. На кирпичном двухэтажном доме, на боковой стене, Стасик увидел совсем необыкновенное: большой корабль с надутыми парусами и длинными флагами! Видимо, барельеф этот был вылеплен из алебастра или гипса. Старый, потрескавшийся, местами обвалившийся... Но все равно прекрасный корабль! Он летел над верхушками пожелтевших кленов и гроздьями рябин. Над ним виднелись на кирпичах полустершиеся черные буквы: "Бр. Гурины. Торговля рыбой". Стасик мысленно отмел эту буржуйскую надпись, а кораблем любовался долго.
И с этого момента он всюду стал замечать признаки особой, "корабельной" жизни. У ворот лежали перевернутые лодки. На заборе желтело фанерное объявление: "Пристани Турень требуются грузчики, вахтеры и разнорабочие" -- и внизу значок -- якорь в кружочке. Над кривым деревянным домом с башенкой -- флюгер-пароходик. Маленький сквер огорожен литой решеткой с узором из штурвалов и канатов... И название самой улицы -- Пароходная!
И Стасику очень захотелось туда, где два года назад он видел пароходные огни и ощущал портовые запахи.