Вместо ответа Надя с плачем бросилась матери на шею.
– Мама, родная, не мучьте меня! Что ж вы душу-то мою рвете на части! Господи! Какая пытка!
– Надя, я не переживу твоего ухода второй раз, не приму Верховского и не отдам тебе Васю, – уже тихо прибавил она.
Надя оттолкнула мать и посмотрела на нее остекленевшим взглядом. Катерина Андреевна с болью поняла, что в этот миг она лишилась единственной дочери. Надежда Васильевна с трудом поднялась и вышла. По пути к себе она слышала, как муж отправляет записку на службу. Не придет, сказался больным. Значит, будет сидеть дома и сторожить ее, чтоб не сбежала. Она несколько раз подходила к двери его кабинета, но, не собравшись с духом, уходила прочь. Что еще добавить к тем горьким словам, которые она так долго носила в себе и, вот, выговорила?
И как теперь связаться с Евгением, как дать ему знать о домашней драме?
Потянулась нескончаемая неделя. Тяжелое молчание, угрюмые косые взгляды, тоскливые одинокие слезы. Супруги приказали подавать еду в свои комнаты и старались не встречаться друг с другом. Катерина Андреевна оправилась и заявила, что невыносимая атмосфера в доме погубит ребенка. С этими словами она забрала к себе Васю и няню. В квартире стало совсем тихо, только Роев мерил кабинет тяжелыми шагами с утра до вечера. Надежда Васильевна сжавшись, прислушивалась к шагам мужа, ожидая, что вот-вот он подойдет к ее комнате. Сколько можно молчать? Ведь надобно объясниться окончательно и решить дело о разводе. Надя все же уповала на рассудительность мужа, полагая, что после сказанного он не станет настаивать на продолжении совместной жизни.
Она была близка к истине в своих размышлениях. Владимиру Ивановичу по прошествии недели после скандала действительно развод уже не казался столь немыслимым исходом драмы. Но понял он это не сразу. Поначалу, в первую ночь, Роев долго не мог опомниться. В ушах стояли ужасные, постыдные для всякого мужчины слова. Глядя на искаженное отвращением лицо жены, он не сомневался в их искренности. Значит, он был слеп и глух, а она лгала. И вся его жизнь представлялась теперь абсолютной ложью и лицемерием. Выходило, что не существовало счастливой и любящей семьи, преданной, пусть холодноватой, но искренней и верной, как ему казалось, жены и трогательного милого сына. Все рухнуло! Зачем тогда жить, цепляться за пустое существование, опять пережить унижение, стыд?
Получить взамен своей любви обломки семейной идиллии! И во что теперь верить, если добро, которое ты делаешь людям, оборачивается таким кошмаром! Все его добродетели, которыми он так гордился, все они обернулись против него самого.
Мучимый подобными размышлениями, Владимир Иванович несколько раз за ночь вынимал из ящика стола пистолет и клал его перед собой.
Покончить разом с этим позором! Пусть рвет на себе волосы и казнится до скончания дней своих!
Металл тускло поблескивает в свете лампы, его холодная поверхность притягивает руку. Да полно, Владимир! Стреляться из-за неверности жены? Как глупо и пошло! Разве нет вещей более важных для думающего человека? И какой жены? Понятное дело, если была бы неописуемой красавицей или олицетворением чувственности. Так ведь нет! Холодная, неприступная надменность. Он знал, что многие его знакомые за его спиной пожимали плечами: ну что такого он в ней нашел, за что такая любовь? В том-то и дело, что любовь слепа. Именно любовь! Но ведь теперь он не может руководствоваться только чувствами. У него есть сын, да, да, у него есть сын! Он должен думать о мальчике, если безрассудная мать сделать этого не в состоянии.
Как не в состоянии оценить добро, преданность, нежность и ту же страсть, которую он к ней испытывал. Она недостойна таких чувств.
Роев впервые в жизни подумал о жене плохо.
Он даже удивился, как это раньше такие мысли его не посещали? Божество было свергнуто со своего олимпа. Оказалось при ближайшем рассмотрении, что обожествлять-то было нечего! Кумир исчез, осталась невзрачная, неблагодарная, развратная женщина. Что ж, такая жена Роеву была уже не нужна. Пусть уходит куда хочет и с кем хочет.
Придя к такому выводу, Владимир Иванович чуть поуспокоился, и мысли его потекли в другое русло. Надобно позаботиться о разводе, но так, чтобы поменьше скандальных подробностей выплыло наружу, а главное, сохранить тайну рождения мальчика, чтобы, не дай Бог, не запятнать и его. Он отправился в адвокатскую контору, где и занялся этими делами. Вечером Владимир Иванович решил наконец переговорить с женой, хотя даже мысль о том, что они увидятся, бросала его в пот.
Надежда Васильевна чутко прислушивалась к звукам в доме. Она поняла, что муж покинул квартиру, и теперь никто не ограничивал ее действий. Но что делать? Вероятно, придется бежать прямо к Верховскому – писать письмо и дожидаться ответа слишком долго. Телефон же был установлен только в квартире матери. Надя уже собралась выйти, как вдруг явилась горничная и со странным выражением протянула ей конверт без подписи.
– Приказано вам передать, барыня!
Надя поспешно взяла конверт и вскрыла его.
Письмо было от Верховского. Она прочитала его.
Письмо привело ее в полное недоумение.
"Дорогая! Прошу тебя, при получении моего письма не медля, тотчас же поезжай в Поляны (загородный дом Верховских). Будь осторожна.
Важно, чтобы тебя никто не увидал по дороге, прислуге ничего не говори. Впрочем, не мне тебя учить, ты же знаешь наши обстоятельства. На станции извозчика не бери и иди дальней дорогой, той, что петляет над оврагом. Не бойся, я тебя встречу. Приезжай безотлагательно, дело принимает опасный оборот.
Целую, жду, твой Эжен".
Какое странное письмо. Зачем ехать в такую даль? И почему он так уверен, что она знает какую-то дальнюю дорогу к их дому, если она там ни разу не была? И что за нелепая подпись, она так никогда его не называла? Какое дело?
Может, он опять следил за их домом и уже знает, что произошло, может, предпринял что-либо для развода? Одним словом, придется ехать.
Прихватив самое необходимое, она подошла к двери своей комнаты и остановилась. Надя понимала, что, быть может, она сюда уже не вернется, а если и вернется, то уже не хозяйкой.
В душе все ныло от страха и неопределенности, но еще больше хотелось поскорее увидеть милого Евгения и забыться в его объятиях. Как тогда, в Париже Все повторялось. Но тогда не было ребенка! Острой иглой мозг сверлила мысль о сыне, но пока она не могла ничего поделать, и, подавив в себе рыдания, Надежда Васильевна выбежала из дома.
Глава тридцать вторая
Роев уже третий день после исчезновения жены метался по городу. Рассуждения о том, что Надя плохая жена и она больше ему не нужна, испарились в тот же миг, когда он обнаружил ее отсутствие. Все осталось прежним: и любовь, и страсть. Только еще добавилась боль от унижения и безысходная тоска отвергнутой души. Он согласен был теперь на что угодно, пусть только хотя бы живет с ним под одной крышей и носит его фамилию. Роев даже мог поклясться не переступать порога спальни жены. Он все еще не верил, что Надя сбежала, как в пошлом бульварном романе. Нет, она женщина с достоинством, она не могла просто так уйти! Но ведь однажды это уже произошло! Поначалу он решил, что Надя пошла к матери и сыну. Но там ее не оказалось. Тогда он ринулся в дом Верховских. Выяснилось, что князь в отъезде, и это еще больше укрепило его подозрения об их совместном побеге. Но как ловко и быстро они сговорились! Видимо, придется заявлять в полицию. Господи, какой позор!
Пораскинув мозгами, Роев припомнил, что в гимназические времена был дружен с Костей Сердюковым, который ныне служил отечеству на тяжелом полицейском поприще. Несколько раз их судьбы пересекались у общих знакомых. Поэтому Роев полагал, что данное знакомство можно возобновить. И вот он уже в квартире следователя Константина Митрофановича Сердюкова.
– Стало быть, вы в отпуску, хвораете, – с сожалением произнес гость, глядя на желтое, изможденное лицо хозяина. – А я так надеялся на совет и помощь, ведь дело такое приватное!