Спальня, в которую она попала, судя по ее убранству и приятному слабому запаху лаванды, явно принадлежала женщине. Большая часть мебели в ней была накрыта чехлами от пыли, и достаточно было одного беглого взгляда при лунном свете в сторону камина, чтобы понять, что им уже давно никто не пользовался.
Светлые драпировки балдахина над постелью, кровать на изящных тонких ножках, аромат духов, все еще витавший в воздухе, – Элинор не нужно было дальше осматривать комнату, чтобы догадаться, что она очутилась в бывшей спальне виконтессы. Все в этом месте говорило о мягком, склонном к уединению характере его хозяйки, и когда Элинор направилась прямо к кровати, стоявшей по другую сторону комнаты, то не удивилась, обнаружив, что там кто-то есть.
Джулиана спала поперек кровати, по-детски свернувшись в клубочек под смятым покрывалом и крепко сжимая в объятиях куклу, которую Элинор заметила еще раньше в детской. В слабом сиянии свечи выражение лица девочки казалось спокойным и безмятежным, словно у маленького ангела, тоска, омрачавшая ее глаза при свете дня, исчезла под благостным покровом сна.
По-видимому, Джулиана приходила сюда, чтобы обрести тот покой, которого не могла найти больше нигде. Глядя на безмятежно спавшего ребенка, Элинор так и не смогла ее разбудить, а тем более приказать подняться наверх. Но в то же время она не могла оставить ее здесь одну, поэтому Элинор задула свечу, поставила дымящийся огарок на столик рядом с кроватью и бесшумно улеглась на перину рядом с девочкой.
Глава 4
Гэбриел сидел, молча глядя на пламя в камине и любуясь золотисто-янтарными бликами в рюмке с бренди. Была уже почти полночь. Он находился один в полутьме своего кабинета, положив локти на резные подлокотники кресла и вытянув перед собой ноги.
С развязанным, болтавшимся на шее галстуком и закатанными рукавами батистовой рубашки, со стороны он мог показаться знатным лордом, наслаждающимся отдыхом, если бы не хмурая складка в уголках губ да некий налет тревоги, тяжким грузом давивший ему на плечи.
Все последние часы после ужина Гэбриел провел сначала за письменным столом, просматривая отчеты по поместью, а затем в своем кресле, прислушиваясь к возне обитателей замка, которые готовились ко сну – закрывали двери, гасили свечи, проверяли задвижки на окнах, чтобы те внезапно не распахнулись от сильных порывов ветра, дувшего со стороны залива. Ливень за окном уже утих, перейдя в слабый моросящий дождик, и прошло более часа с тех пор, как до него в последний раз донесся звук шагов – без сомнения, его слуги Фергуса, который прошаркал из главного зала в свою спальню, находившуюся в противоположной башне замка.
День выдался долгим и хлопотным, и Гэбриел понимал, что ему уже давно следовало быть в постели. Впереди еще предстоял сбор урожая, за которым следовала долгая холодная зима. Нужно было позаботиться о снабжении жителей острова и домашнего скота всем необходимым на ближайшие суровые месяцы. Однако сон не спешил прийти к Темному виконту Данвина.
Всю ночь, даже тогда, когда он возился со своими бумагами, мысли Гэбриела были поглощены событиями дня. Отсутствующее выражение черных глаз Джулианы за ужином в тот вечер, горестные воспоминания о том, что навсегда осталось в прошлом, до сих пор бередили ему душу, не давая покоя.
Неужели действительно прошло всего три года с тех пор, как с губ этого прелестного ребенка лился звонкий смех, словно первые брызги солнечного света, пробивавшиеся из-за туч после грозы? Теперь ему уже с трудом верилось в то, что когда-то его дочурка пела дивным ангельским голоском, и даже просто слышать, как она зовет его папой, было для него самой желанной наградой. Огоньки, сверкавшие в ее глазах, казались ему ярче звезды на небе, и каждый день приносил с собой новые и все более захватывающие приключения…
До тех пор пока сама судьба не явилась, чтобы напомнить о том, что ему придется дорого заплатить за его безрассудную попытку обрести счастье, отняв у его дочери ее чудесный голос, а у его молодой жены – жизнь.
Леди Джорджиане Алвингтон было всего семнадцать лет, когда Гэбриел впервые увидел ее в Лондоне посреди переполненного людьми бального зала, похожую на хрупкий золотистый цветок. Это произошло весной, в самом начале очередного бурного лондонского сезона, и он тогда только что вернулся с Иберийского полуострова, получив известие о безвременной кончине своего брата Малкольма.
В тот вечер Гэбриел не собирался присутствовать ни на каких увеселениях. Он рассчитывал задержаться в Лондоне равно настолько, сколько потребуется, чтобы уладить все законные формальности, связанные с передачей прав на имение и титул лорда Данвина. И только личная просьба его командира, полковника Баррета, заставила его прийти на этот бал, тем более что устраивала его супруга полковника.
– У вас еще достаточно времени до отъезда на север, – сказал ему тогда Баррет, по-дружески похлопав Гэбриела по плечу. – Поскольку почти все молодые люди сейчас находятся вместе с армией на Иберийском полуострове, подходящих партнеров для танцев осталось мало, и моя жена в отчаянии от того, что ее званый вечер может окончиться провалом.
Полковник Бернард Баррет, по сути, заменил Гэбриелу отца, несмотря на то что Александр Макфи, его родной отец, дожил до двадцатого дня рождения своего младшего сына. Не кто иной, как Баррет, содействовал тому, чтобы Гэбриел получил патент на офицерское звание, и он же помог ему продать патент одному из своих собратьев-офицеров, когда Гэбриел был неожиданно вызван домой, в Шотландию. За те годы, что Гэбриелу довелось прослужить под его началом, полковник научил его многим вещам – как защитить себя от внезапного нападения и как наилучшим образом выявить и использовать слабости противника. Он сделал из него храброго и осмотрительного воина, галантного кавалера и, что самое главное, привил ему истинное понятие чести.
Если полковник и знал мрачную правду о прошлом рода Макфи, то ничем этого не показал. За те долгие месяцы, что они провели вместе в Испании и Португалии, преследуя Наполеона, полковник Баррет всегда относился к Гэбриелу с неизменной учтивостью и уважением – и это в то время, когда очень многие солдаты-англичане не скрывали своего пренебрежения к однополчанам из Шотландии. Даже три четверти века не смогли сгладить взаимного ожесточения, оставшегося после злополучного сорок пятого года[7]. Тем не менее Баррет дал Гэбриелу возможность проявить себя – и как солдату на поле битвы, и как командиру роты, отвечавшему за жизнь других людей. Поэтому-то Гэбриел и не нашел в себе сил ему отказать и отправился на бал к миссис Баррет, дав себе, однако, слово не задерживаться там дольше чем на час.
Именно там, на этом балу, он впервые и увидел Джорджиану.
Она стояла у самой дальней стены, старательно пытаясь слиться с деревянными панелями гостиной миссис Баррет, рядом с целой стайкой юных барышень, только что прибывших сюда из провинции. Все они были разодеты по последней моде, улыбались и обмахивались расписными веерами в надежде попасться на глаза какому-нибудь молодому щеголю.
Что-то в облике Джорджианы привлекло внимание Гэбриела – и не только потому, что она выглядела в тот вечер необычайно прелестной со своими пышными белокурыми волосами, завитыми и уложенными в высокую прическу, которая подчеркивала хрупкую красоту ее шеи и плеч. Но не яркий веер и даже не элегантный шелковый корсаж ее платья без рукавов заставляли его снова и снова бросать взгляды на одно и то же место у стены. Глаза Джорджианы – вот что прежде всего поразило воображение Гэбриела, едва он оказался посреди многолюдного бального зала. Бледно-серебристые, словно блестящие капли дождя в лунную ночь, они таили в себе больше печали, чем было доступно человеческому воображению.
Гэбриел, который сам родился в семье с темным прошлым, ведущей крайне замкнутый образ жизни, без труда распознал в ней товарища по несчастью. В течение всего вечера он то и дело посматривал в сторону Джорджианы, а та между тем стояла все так же неподвижно возле дальней стены, словно приросла к полу, пока вокруг царило веселье и один танец сменялся другим. Помнится, он даже пожалел о том, что такая прелестная девушка выглядит такой грустной и что никто, кроме него, этого не замечает.
7
В 1745 году в Шотландии вспыхнуло якобитское восстание в пользу внука Якова II, Карла Эдуарда Стюарта.