Лью Уоллес
Бен-Гур
«Научись у философов всегда отыскивать причины всех, даже самых необыкновенных явлений, а если ты их найти не в силах, приписывай их богу.»
Посвящается жене, подруге моей юности.
КНИГА ПЕРВАЯ
Смотри, как издали, с высоты востока, путеводная звезда спешит пролить на мир свой лучезарный свет.
* * *
И миром дышала ночь, в которую царь света явился на землю для царства мира. И ветерок, дивясь чуду, нежно лобызал воды, передававшие эту новую радостную весть тихим водам океана, ныне вполне забывшим эти грезы, когда мирные птицы колышутся на их чарующих гребнях.
ГЛАВА I
В пустыне
Джебель эс Зублех — горная гряда длиною более пятидесяти миль и такая узкая, что ее изображение на карте напоминает гусеницу, ползущую с юга на север. Стоя на ее белых и красных утесах и глядя в лучах восходящего солнца, можно увидеть только Аравийскую пустыню, где от начала времен обитают восточные ветры, столь ненавистные виноградарям Иерихона. Подножия гор укрыты песками, принесенными с Евфрата, чтобы лечь здесь навек, ибо гряда представляет собой стену, ограждающую с запада пастбища Моава и Аммона — земли, которые, в противном случае, были бы частью пустыни. Арабы дали названия на своем языке всему, что лежит к югу и востоку от Иудеи; и на их языке старый Джебель — отец бесчисленных вади[1], пересекающих римскую дорогу — ныне о ней напоминает только пыльная тропа сирийских паломников в Мекку — и углубляющихся по мере продвижения вперед, чтобы в дождливые сезоны пропустить потоки, бегущие в Иордан и дальше — в Мертвое море. Из одного вади — а точнее, самого северного — выехал путник, направляющийся в пустыню. Именно к нему мы и обращаем прежде всего внимание читателя. Судя по внешности, ему было лет сорок пять. Некогда иссиня-черная борода, широко струящаяся на грудь, сверкала нитями седины. Коричневое, как жареный кофе, лицо в значительной части скрыто куфи (так дети пустыни называют головной платок). Время от времени он поднимал глаза, большие и темные. На нем была обычная для всего Востока просторная одежда, но о стиле ее мы не можем ничего сказать, ибо путник ехал на огромном белом дромадере, сидя под миниатюрным тентом. Вряд ли западный человек сможет когда-нибудь забыть свое первое впечатление от верблюда, снаряженного и нагруженного для путешествия по пустыне. Привычка, столь жестокая ко всему другому, мало что может сделать с этим чувством. После долгих путешествий с караванами, после многих лет, проведенных среди бедуинов, сыны Запада останавливаются и молча смотрят, пока мимо них шествует этот величественный зверь. Его очарование кроется не в фигуре, которую даже любовь не назвала бы прекрасной, не в движении, будь это бесшумный шаг или раскачивающийся бег. Пустыня служит своему созданию так же, как море — кораблю. Она одевает его своими тайнами, так что, глядя на него, мы думаем о них — в этом все чудо. Животное, показавшееся из вади, могло бы с полным правом получить обычную дань. Его окраска, рост, ширина шага, выпуклое тело — не толстое, но покрытое мощными мускулами, длинная, по-лебединому изогнутая шея, голова, широкая у глазниц и сужающаяся к носу так, что ее едва ли не обхватил бы дамский браслет, бесшумные пружинистые движения — все говорило о сирийской крови, старой, как времена Кира, и совершенно бесценной. Обычная упряжь покрывала лоб алой бахромой и украшала шею многочисленными бронзовыми цепочками, каждая из которых кончалась серебряным колокольцем, но не было ни поводьев, ни веревки для погонщика. На спине покоилось сооружение, которое прославило бы своего изобретателя, принадлежи он любому народу, кроме восточного. Оно состояло из двух деревянных ящиков футов четырех длиной, по одному на каждом боку. Устланное ковром пространство между ними позволяло наезднику удобно сидеть и даже полулежать там; сверху был натянут зеленый тент. Все это удерживалось широкими ремнями, завязанными множеством узлов на груди и спине животного. Таким образом хитроумные сыны Куша умудрились сделать удобными свои дороги по сожженным солнцем пустыням, где протекает большая часть их жизни. Путешественник пересек границу Эль Белка, древнего Аммона. Было утро. Впереди в дымке поднималось солнце и расстилалась пустыня — не море сыпучих барханов, которое ждало еще впереди, но область, где растительность начинает исчезать, где из поверхности равнины выступают обнажения гранита, серые и коричневые валуны и укрывающиеся за ними хилые акации, а земля покрыта верблюжьей колючкой. Дуб, куманика и земляничное дерево остановились, будто дойдя до запретной черты, и скорчились от ужаса перед открывшимся видом. Здесь кончались все дороги. И здесь более, чем прежде, создавалось впечатление, что верблюдом управляет какая-то невидимая сила: шаг его сделался шире и быстрее, голова устремилась к горизонту, широкие ноздри вдыхали ветер. Беседка раскачивалась, как на волнах.