Вскоре по берегам Стонцы, Огника и Колочи запылают гигантские костры. В пламени совершат последние конвульсивные движения враги и соотечественники, расправляя и вздымая скрюченные руки в последнем приветствии или, быть может, проклятии. Трупы поднимались в огне во весь рост, как бы прощаясь с живущими. Иногда забирая с собой и тех, кто крючьями отправлял их в костер. Ядра, разогретые жаром, лопались, убивая насмерть осколками тех, кто правил эту печальную тризну.
Тучные облака беловатого дыма будут носиться над Бородинским полем — полем смерти, где французская волна разбилась о русский вал.
Бенкендорф рисовал в своем воображении эту кошмарную картину, которую — пусть в меньших размерах — наблюдал не раз после тяжелых сражений. Такие похороны героев были несправедливостью, хотя бы потому, что подавляющее большинство погибших оставили по себе лишь общую память. Ни лиц их не запомнить, ни фамилий.
Через неделю-другую в морозные ночи согнанные московскими полицейскими мужики — жители Валуева, Ратова, Беззубова, Ельни, Рыкачева и из самого Бородина, почерневшие от копоти и задымленные едкими клубами от костров, начнут стаскивать крючьями и сваливать задубевшие останки в зловещее, траурно багровое пламя. Вилами, крючьями, шестами, а где и топором они будут орудовать там, где вчера сверкала трижды воспетая поэтами блестящая сталь, тянуло привычным для воина сладковатым запахом пороха и раздавались лихие команды: вперед! на врага! за веру, царя и отечество!
Теперь их отечеством стала мать-сыра земля и небо. Но Бенкендорф уже не будет этого, к своему счастью, видеть. Он вскоре — через два месяца — сложит с себя обязанности коменданта сожженной Москвы, уйдет в поиск и забудет о мрачных картинах войны. Он продолжит ее творить, оставляя за спиной разрушительные приметы. Он вспомнит о коротких днях комендантства в иную эпоху, и, возможно, эти воспоминания решительно повлияют и на его судьбу, и в какой-то мере на судьбу России.
Смоленск встретил Бенкендорфа черными, зияющими провалами окон. В центре города стояла большая толпа мужиков с топорами и другим плотницким инструментом и купеческого вида начальник, отсчитывая по десятку и направляя эти мелкие отряды в разные стороны. Такую процедуру он наблюдал потом каждый день. Кварталы восстанавливались быстро: подгонял холод. Следы недавних ожесточенных боев покрывал белый снежок, скрадывая нанесенные раны. Опытным взглядом недавнего администратора он окидывал богатый в прошлом и красивый город, подсчитывая, какой урон нанесен нашествием. Смоляне, народ ловкий и не ленивый, быстро возвращались к прежней жизни. В импровизированной гостинице, которой не успели дать приличного названия, Бенкендорф столкнулся со старинным приятелем бароном Нольде, некогда подполковником русской службы, а теперь вступившим в прусскую с повышением. Он спешил к месту назначения. Условились догонять армию вместе. В тревожные времена никогда не знаешь, что тебя ждет за поворотом дороги. Кругом бродили шайки людей неизвестного чина и звания, среди них встречались и иностранные солдаты — поляки, вестфальцы, саксонцы, баварцы, неаполитанцы и французы, отчаявшиеся выбраться из застывшей и ощетинившейся России.
Барон Нольде — храбрый и решительный гусар, хорошо зарекомендовавший себя в прошлую кампанию против французов, вызывал у Бенкендорфа доверие. Они познакомились в сентябре 1805 года, когда император прислал Нольде перед своим отъездом за границу. Император Александр в депеше давал последние инструкции графу Толстому, как ему следует вести себя с прусской королевской четой. Одновременно он оставлял Нольде офицером связи при штабе отдельного корпуса.
Через три дня после того, как коляска повезла императора к месту страшного позора — Аустерлицкой битве, граф Толстой погрузил корпус на корабли и направился морем из Кронштадта в Ревель, а оттуда в Шведскую Померанию. Во главе мощной военной силы более чем в двадцать тысяч строевых чинов стояли проверенные в боях генералы и офицеры — генералы граф Остерман, Кожин и Вердеревский, генерал-квартирмейстер Берг, Ливен и Неверовский. Вместе с Бенкендорфом на флагманский корабль сел и недавно получивший чин бригад-майора Михаил Воронцов. Флотилией командовал адмирал Тет. Основную часть войска погрузили на такие большие корабли, как «Благодать», «Сильный», «Принц Карл», «Европа», «Архистратиг Михаил», «Зачатие Святой Анны» и другие. В поддержку им были выделены фрегаты «Счастливый», «Богоявление Господне», «Тихвинская Богородица», «Легкий»… Граф Толстой и адмирал Тет наняли еще около ста пятидесяти купеческих суден. Эти плавсредства должны были перебросить корпус, в который входили лейб-кирасирский полк, Курляндский драгунский, Изюмский гусарский и два казачьих, которым была придана лейб-казачья Уральская сотня. Из гренадерских граф Толстой получил в свое распоряжение Павловский и Санкт-Петербургский, Белозерский, Рязанский и Кексгольмский мушкетерские, третий морской, первый и двадцатый егерские.