Знакомый сюжет, правда?
В сказках со Змеем будут воевать другие персонажи, но характер преступлений у него тот же. Крадёт, приносит несчастья, покушается на цвет нации.
Интересно, что до появления знаменитой троицы богатырей — Муромца, Никитича и Поповича — у славян были другие богатыри. Звали их Горыня, Дубыня и Усыня. И Горыня был известен такой силушкой, что горы сворачивал. Не исключено, что имя многоглавому Змею тоже он дал.
Кто был реальным прототипом Горыныча
Я думаю, вы сейчас сами догадаетесь. Смотрите: Змей налетал внезапно, разорял города, крушил всё огнём, уводил с собой женщин, вступал в битву с богатырями русскими. Богатыри землю родную защищали и всячески пытались побороть чудище.
Это классический сюжет борьбы с врагом. Войска кочевников точно так же налетали на славянские поселения, забирали дань, разоряли дома и уводили в плен девиц и не только. Змей Горыныч — это олицетворение врага русского народа, доступное для понимания даже детям. Как известно, «сказка — ложь, да в ней намёк»…
Почему же он Горыныч?
В славянской мифологии страшный Змей — Горыныч, иногда его увеличительно называют «Горынчищем». Скорее всего, его считали «сыном горы», то есть «горы-тучи», рождающей из себя змею-молнию (поэтому он с атрибутами грозы на горизонте и появлялся). Отсюда у персонажа и отчество такое: Горыныч.
«Сивка-Бурка, вещая каурка…» Что значит эта бессмыслица?
Сказка про Сивку-Бурку стала известной после публикации в сборнике «Народные русские сказки», куда её заботливо поместил собиратель фольклора А. Н. Афанасьев.
Коротко напомню сюжет: было у старика три сына, которым он перед уходом из жизни велел приходить в течение трёх дней к месту упокоения. Двум старшим было лень, поэтому все три раза ходил младший Иван. Дурачок, как полагается в сказках.
Почивший отец заметил подлог и отблагодарил младшенького: выйди, говорит, в чисто поле, скажи странную фразу и прибежит к тебе конь волшебный. Залезь ему в правое ухо, потом в левое и станешь красивым молодцем, каких свет не видел.
А тут как раз царь дочку свою замуж выдать надумал. Залезла девонька на самый верх терема и ждёт, кто её с лошадиного скока в губы поцелует. Естественно, что справилась с такой задачей только Сивка-Бурка волшебная. И стал Иван царским зятем.
А позвать Сивку-Бурку надо было фразой заветной: «Сивка-бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед травой!». Вот её сейчас и разберём: что означает эта бессмыслица?
Сивка, Бурка, Каурка — что это такое?
Окрас сказочной Сивки-Бурки — это смешение мастей, которое никогда не встречается у лошади в реальной природе. Одновременно сивой, бурой и каурой она быть не может.
Сивый — это серый, седой. Слово часто употребляют с намёком на возраст: вспомните поговорку «Укатали сивку крутые горки». Лошади сивой масти — вороные (чёрного цвета) с проседью.
Бурый — это коричневый с рыжиной, поэтому корову ласково именуют Бурёнкой, а медведя — бурым.
Каурую масть иногда называют «дикой»: такие лошадки отличаются окрасом от красно-рыжего до рыже-коричневого, причем распределение цвета по туловищу идёт неравномерно.
Кем же на самом деле был такой странный конь?
Кто такая Сивка-Бурка
Конь выглядел устрашающе: «из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет». Какой здравомыслящий человек сядет на такое животное? А сказочный Иван коня не просто оседлал, а ещё и из одного уха в другое перелез.
Возможно, не боялся Сивку-Бурку он потому, что послал чудное животное родной отец, который явно не желал зла. И вообще древние славяне считали коня проводником в царство мёртвых. Сивка-Бурка — это родовой конь семьи, служивший всем старшим поколениям Ивана.
Понятно, что такой питомец будет обладать волшебной силой, поэтому каурка — вещая, то бишь предвидящая будущее, пророческая. Перейдём к следующей части фразы…
«Как лист перед травой» — это как?
Выражение «как лист перед травой» имеет значение «тотчас же, сразу, очень быстро». Почему же такое странное сравнение, разве листья стоят?
Насчёт этой фразы я встретила необычную версию, что слова в ней — часть древнего языческого заговора, придающего словам дополнительную магическую силу.
«Трава» выступает здесь в качестве некоей абстрактной мощи, перед которой каждый листик стоит, как вкопанный, и дрожит на ветру.