Стороннему наблюдателю могло показаться, что я просто играю на чувствах старого человека, внушая ему беспочвенные страхи, но на самом деле в том, что говорилось, не было и тени фальши. Всё так и есть: каждый клочок мира, на котором сколько-нибудь продолжительное время обитает живое существо, перенимает у него чуточку этой самой «живости», обретая свою собственную душу. Конечно, на это требуются годы, а иногда и века, но мало-помалу душ становится всё больше, и они постепенно превращаются в одну большую. Душу мира. Но даже в пределах этой, объединённой души ни одна из слагающих её искорок не теряет своего цвета и звука, оставаясь неповторимой и единственной в своём роде. Вот такое «вместе и порознь» одновременно.
Дома, как рукотворные создания, впитывают в себя частички людских душ ещё легче и быстрее, чем природа, становясь отражением тех, кто их населяет. Недаром говорят, что дом и хозяин всегда похожи друг на друга. Боюсь только думать, как это правило можно применить ко мне самому: пожалуй, главное, что можно сказать о моей душе по состоянию мэнора, в котором имею счастье жить, это – хаос. Путаница. Смешение. Отсутствие логики и правил. Место не пустое, но, прямо скажем, мало обжитое. И я люблю его таким, какое оно есть, потому что иного мне не дано...
Так вот, трактиры и гостевые дома меняют своих обитателей куда как чаще, чем деревья сбрасывают листву, потому песни этих мест обладают неповторимым ритмом: на общем плавном фоне – резкие вспышки смены настроений и чувств, то дурных, то благостных. Если хозяева – хорошие люди, то все эти вспышки уравновешиваются и не выпадают из общего хора. Но если трактирщик любит подворовывать... Место обитания не преминет об этом рассказать. Нет, оно не обидится и не разозлится: мир любит всех своих созданий. Но и промолчать оно не сумеет. Не все люди способны слышать песни мира, однако даже неодарённые чувствуют, когда место – плохое. В «плохих» местах и потоки Силы скуднее, чем везде. Почему? Кто знает... Так задумано богами. Наверное. Может быть.
Начало новой ювеки я встретил с болью во всём теле и носом, намертво забитом пылью: сказалась уборка, которой были подвергнуты пустующие комнаты. Умаялся до звёздочек в глазах, но установил, что на противоположной стороне коридора две комнаты вполне пригодны для проживания, а после метения полов и выбивания ковров и прочего тканого хлама стало видно: не только пригодны, но и весьма уютны. Первая из-за строгого оформления в серо-сиреневых тонах больше подходила мужчине, а вторая, палевая, просила женского присутствия. Больше всего трудов потребовало наполнение комнат необходимой мебелью, поскольку столики и стулья наличествовали в обеих, а вот спальное место было только в «женской». Но и эту проблему я решил, вознеся благодарственную молитву предкам, сделавшим кровати разборными сооружениями.
Итак, комнаты для приёма, по меньшей мере, двух жильцов были готовы, и ничто не мешало мне отправиться на службу.
Чтобы столкнуться с новым потрясением.
Получив у Салима ключ от своего кабинета, я обнаружил, что все наборные нити, использованные и свободные, запасы «капель», а так же часть бумаг бесследно исчезли. Удивлённо потирая лоб, я поинтересовался:
– А что случилось с моими рабочими инструментами?
– Но Вы же сами сказали, что у Вас сейчас нет никакой работы! – Парировал живчик. – Всё изъято.
– Да, но... На каком основании?
– Это собственность управы, разве нет? Или среди изъятого были Ваши личные вещи?
– Нет, не было.
– Тогда есть ли повод для волнений? – Растягивая губы в линию, улыбнулся Салим.
– И что прикажете делать?
– Можете спокойно возвращаться домой.
– Зачем же я приходил?
Вопрос был оставлен без ответа: живчик вернулся к изучению бумаг, разложенных на столе в кабинете ллавана.
– Получается, что я могу не являться на службу?
– Именно.
– Тогда... Выдайте мне бумагу, подтверждающую, что я отсутствую на службе по приказу начальства, и сие отсутствие не скажется пагубно на размере моего жалованья.
Взгляд Салима, снова обратившийся на меня, ехидно сверкнул:
– Это не моя забота.
– А чья?
– Ллавана.
– Где же он?
– У него слишком много дел, чтобы сидеть в кабинете... Идите домой, heve Тэйлен! Впрочем, перед тем, как уйдёте, я хотел бы просить Вас изложить в письменном виде суть вашей работы.
– Суть моей работы?
– Ну да, опишите по порядку, что и как делаете для этих... как их... средоточений. И всем остальным велите сделать то же самое! Вы поняли?
– Да, вполне.
– Ну так идите!
Живчик небрежно шевельнул пальцами, опуская взгляд в бумаги с тем умным видом, который обычно свидетельствует о полном отсутствии понимания смысла исполняемых действий.
Что и как... А в самом деле, каким образом мы составляем эти самые средоточения? Если быть до конца честным, приходится признаться: никаким. Попросту описываем то, что уже существует. Пользуясь сведениями, переданными Городской управой. Изредка, правда, проверяем, верны оные сведения или нет, но нас мало волнует правдивость средоточений. Мы получаем жалованье, и этой причины довольно, чтобы делать то, что делаем. Но меня уже некоторое время мучает странное чувство...
Есть нечто более глубокое, чем сиюминутная потребность в вытягивании денег из имперской казны. Нечто, обозначенное символом «средоточение». Откуда вообще взялось само это название? Почему оно звучит так странно? Не «рассредоточение», не «сосредоточение», а именно так, без указания направленности действия? Может быть, потому, что ортисы можно и рассредоточивать, и сосредоточивать? Очень похоже на правду. Но какой отсюда следует вывод? Пока всего лишь один: тот, кто придумал составление средоточений, либо вкладывал в них непостижимый непосвящённому смысл, либо совершенно случайно всколыхнул ряску на поверхности бездонной трясины. Я чувствую эту глубину. Не могу описать свои ощущения словами, даже нарочно представить не могу, но всякий раз приближаясь, содрогаюсь. Здесь что-то есть. Что-то очень важное. И Салим, по всей видимости, тоже знает о существовании тайны, но, как и я, не предполагает, в чём именно она состоит, потому и взялся за нас. Хочется ли мне найти разгадку? Пожалуй, да. Хочется ли мне делить её с живчиком? Пожалуй, нет. Если у вас есть определённый ответ на важный вопрос, вам повезло: вы всегда придумаете способ придерживаться принятой линии поведения. Мне – повезло.
И когда Салим заглянул ко мне в кабинет, ослепляя очередной масляной улыбочкой, на вопрос: «Вы закончили?», я ответил:
– Нет.
– Сколько Вам потребуется времени?
– Не имею ни малейшего представления.
– Вы не можете описать то, чем занимаетесь?
Кажется, он неприятно удивился. Странно: мои поступки должны были свидетельствовать, что я мало смыслю в работе, не более того, но живчик, похоже, очень сильно рассчитывал получить сведения. Какие угодно. От кого угодно. Лишь бы получить.
– Я не буду этого делать.
– Почему?
– В бумагах управы должно быть указано всё, от начала и до конца. Зачем я буду своими словами пересказывать уже существующие описания? Ведь я искажу их смысл, а этого никак нельзя допускать, верно?
Салим прогнал с лица улыбку.
– Ничего страшного, Вы только пишите!
Я повертел в пальцах остриженное Дарисом перо.
– А знаете... Не буду.
Круглые щёки надулись:
– Вы не подчиняетесь распоряжению ллавана!
– Правда? Что-то я нигде его не вижу.
– Я уполномочен передавать его распоряжения.
– Да-а-а? Не припомню Вашего имени в бумаге из головной управы.
– Меня назначил сам heve Дьясен!
– Но я-то об этом не знаю.
Салим окончательно записал меня в разряд своих врагов: чёрные глазки скукожились до размеров бусинок.
– Вы будете упорствовать?
– Я всего лишь следую законам Империи.
– Каким ещё законам?
– Работа управы подчиняется Кодексу о доходах казённых и душевых[11]. Наше жалованье поступает из Меннасы, но вот уже несколько месяцев мы не получаем ни лоя. И согласно Кодексу, имеем право считать себя свободными от исполнения личных договорённостей до тех пор, пока головная управа не уплатит все накопленные долги, раз уж казной распоряжается она.
11
«Кодекс о доходах казённых и душевых» разделил все заведения, ведущие приносящую доходы деятельность, на принадлежащие государству и находящиеся в управлении свободными людьми. В первую половину вошли управы, средства на содержание которых как раз выделяются из казны, а доходы, соответственно, в основной своей части поступают в казну, тем самым принося государству выгоду. Во вторую часть вошли ремесленники, мастеровые, торговцы, магики и прочий люд, на пропитание которого не тратятся деньги имперской казны, но который исправно платит подати за право заниматься своим делом в границах Империи.