Тургенев. Подслушивала. Убежала, словно лань. Вот такого роста. Должно быть, пропавшая Ольга.
Входят Татаи Саша. Огарев и Натали выходят из дома.
Герцен. Там у нее дрозд живет. В гнезде.
Натали (зовет Ольгу). Оля! Домой!..
Ольга бежит к дому.
Тата (Тургеневу). Там у нашего дрозда гнездо.
Саша (о Тате). Живая.
Натали. Тата, вот ты где… У меня что-то есть для тебя.
Тата. Что?
Натали. Ну, я не стану говорить, раз у тебя такое лицо… На, держи. (Дает Тате маленькую баночку с румянами.)
Тата. Румяна?… О, спасибо, Натали… Извини меня.
Натали и Тата заключают друг друга в объятия со слезами, благодарностями, извинениями, прощениями и т. д.
Герцен (Тургеневу). Ты все успел?
Тургенев отрицательно качает головой.
Тата. Можно, я пойду попробую?
Натали. Дай-ка я.
Герцен. Что тут у вас?
Натали слегка румянит щеки Таты.
Натали. Женские дела. Смотри, не выходи так на улицу.
Герцен (Саше). Покажи Тургеневу, где у нас…
Саша (указывая на лавровые заросли). Там.
Тургенев. Как все выросли. (Саше.) Натали сказала, что ты собираешься учиться в Швейцарии.
Саша. Да, на медицинском факультете. Я буду приезжать домой на каникулы.
Герцен (Тургеневу). Оставайся обедать.
Натали. Он не может, он идет в оперу.
Тата. Я хочу посмотреть на себя в зеркало. (Уходит к дому.)
Тургенев. Да, да, мне и в самом деле пора.
Огарев. А-а. Отлично.
Тургенев уходит вместе с Сашей.
Герцен, Натали и Огарев рассаживаются.
Герцен (пауза). Ну, как ты сегодня? Все еще сердишься? Нет, скажи. Сердишься или нет? Ох, вижу, что сердишься.
Натали. Почему, с чего ты взял?
Герцен. Ты сердишься, не отрицай. Это оттого, что я сказал вчера про вывеску в зоопарке.
Натали. Что ты сказал?
Герцен. Послушай, нельзя принимать каждое случайное слово на свой счет.
Натали. Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Герцен. Только теперь не сердись.
Огарев, выведенный из себя, резко уходит к дому. Натали начинает плакать.
И он тоже – одни нервы. Не плачь, пожалуйста.
Hатали. Ему больно. Мы разбили ему сердце. Злейший враг не мог ранить его сильнее.
Герцен. Он пошел выпить.
Натали. А почему, ты думаешь, он пьет?
Герцен. Ах, перестань, перестань. В университете Огарев пил спирт из пробирок.
Натали. Ты все время так прав. Даже когда ты не прав. Ник, который в самом деле прав, один не поднимает шума из-за… из-за этой нелепой мечты о прекрасной жизни втроем, которая возвышается над ежедневной мелочностью, над обыкновенными человеческими недостатками, в основном моими, я знаю…
Герцен. Вовсе нет, только – ты не должна так…
Натали. Если бы только Николай мог любить меня с твоим безразличием.
Герцен. Натали, Натали…
Натали. Нет, я больше так не могу. Я думала об этом. Я уезжаю домой, в Россию. Я сказала Нику.
Герцен. Что?…
Натали. Он говорит, что я не должна приносить себя в жертву, – что я должна позволить себе наслаждаться твоей любовью, но…
Герцен. Как ты можешь уехать в Россию, как ты можешь оставить детей?
Натали. Я могу взять Лизу.
Герцен. Забрать нашу дочь в Россию? На сколько?
Натали. Не знаю. Я хочу увидеться с сестрой.
Герцен. А Ольга? Кто за ней будет смотреть?
Натали. Мальвида будет.
Герцен. Мальвида?… Откуда ты знаешь? О Господи, почему я все узнаю последним?…
Натали. Я еду в Россию! Я принесла здесь столько вреда. Ник убивается из-за меня!
Звук выстрела. Натали вскакивает и бежит к дому, навстречу Огареву, который держит открытое письмо. Натали, рыдая, падает к нему на грудь.
Огарев. Ну, полно, полно… полно, полно… что такое? Посмотри, что я получил – письмо от Бакунина! – из Сибири!
Герцен. От Бакунина! Он на свободе?
Огарев. Отправлен на поселение.
Герцен. Слава Богу! Он в порядке?
Огарев. Судя по всему, не хуже, чем прежде. Письмо с обвинениями в адрес «Колокола».
Натали (Огареву). Я сказала Александру – я уезжаю домой!
Натали уходит. Герцен берет письмо и начинает читать.
Огарев. И вот еще что. (Достает из кармана конверт.) Из российского посольства – официальное предписание вернуться… Я не могу его исполнить, так что… они теперь не пустят Натали домой, мы оба станем изгнанниками. Она будет ужасно…
Входит Тургенев со своим новым двуствольным ружьем.
Тургенев. Твой сын – шутник. Я его спросил, нет ли здесь у вас хищных птиц, а он весьма любезно позволил мне пострелять в его воздушного змея.
Пятясь, входит Саша. Он тянет почти вертикально бечевку воздушного змея. Тургенев прицеливается и стреляет из второго ствола.
Герцен. Это какой-то сон.
Дрозд поет в лавровых зарослях. Тургенев понарошку прицеливается в него.
Июнь 1859 г
Газовый фонарь высвечивает небольшое пространство: угол улицы в трущобах Вест-энда. Слышны пьяные споры, смех, треньканье пианолы. На сцене Огарев и Мэри Сетерленд.
Мэри, 30 лет, находится не на самом дне общества или проституции. По-английски она говорит грамотно, с рабочим лондонским выговором. Огарев говорит на плохом английском с сильным русским акцентом. Нижеследующий диалог не учитывает их произношения.
Огарев. Мэри!
Мэри. Это снова ты. (Дружелюбно.) Хочешь со мной пойти? (Огарев запинается в поиске слов.) Тебе ведь со мной было хорошо, да? (Огарев кивает.) Ну и что тогда лицо такое кислое?
Огарев. Я думал, мы договорились. Но ты права, конечно. И кроме того, тридцать шиллингов – небольшие деньги.
Мэри. Господи, у тебя акцент – просто хронический.
Огарев. Как Генри?
Мэри. О, так ты запомнил, как его зовут.
Огарев. Конечно.
Мэри. Теперь ты послушай меня. Я помню, что ты мне тогда сказал. Но такое легко сказать, за это денег не берут. Откуда я знаю – может, я тебя тогда в последний раз видела.
Огарев. Но я говорил всерьез.
Мэри. Все вы всерьез.
Огарев. Но я и сейчас всерьез.
Мэри (изучает его). А ты ведь и вправду, кажется, всерьез. Ну ладно. За проживание Генри я плачу семнадцать шиллингов шесть пенсов в неделю. Если он будет со мной, мы вполне справимся на тридцать шиллингов, и ты ко мне сможешь приходить, и никого у меня больше не будет, это точно.
Огарев. Тогда все хорошо. Давай встретимся на мосту Патни завтра в двенадцать, и мы найдем тебе с Генри нормальное жилье.
Мэри. Патни! Это что, там и коровы будут?
Огарев. Возможно.
Мэри. Ладно. Почему бы и нет?
Огарев достает из кармана пальто или пиджака Сашину старую губную гармошку.
Огарев. Отдай Генри. Она сломана немного. (Он с ошибками играет короткую мелодию и протягивает ей гармошку.)
Мэри. Сам ему завтра отдашь. Ну что, ты хочешь со мной сегодня?… Ты ведь уже заплатил.
Огарев. С твоего разрешения.
Мэри. У тебя тоже есть маленький сын?
Огарев. Ах, это грустная русская история.
Мэри. Да? Ну, извини. Что за история?
Огарев. Была зима. Мы с детьми мчались домой через лес в… этих… как их… фьють…
Мэри. В санях!
Огарев. Именно. Потом слышу – волки!
Мэри. Не может быть!
Огарев. Я вижу – волки бегут за нами, все ближе, ближе… одного за другим мне приходится выбрасывать детей на снег…
Мэри. Как?!
Огарев. Сначала маленького Ваню, потом Павла, Федора… Катерину, Василия, Елизавету, двойняшек Анну и Михаила…
Уходят, взявшись под руки. Мэри смеется.
Июль 1859 года
Сад. Герцен наедине с Чернышевским. Тому 31 год, у него рыжие волосы и высокий, иногда пронзительный голос, хотя в данный момент он спокоен и серьезен. После смерти он станет одним из ранних святых большевистского календаря. Он небрежно просматривает номер «Колокола».