И ему вспомнилась маленькая квартира на углу Корабельной и Секстанской, в угловом доме, на втором этаже, справа первая дверь. Здесь жила работница с фабрики Ситси - худенькая, изможденная Маша Косарева со своими племянницами Клавдией и Зоей. Пятнадцатилетняя Клавдия ходила на работу к Ситси, а младшая, Зоя, хозяйничала дома. По приезде из Петербурга в Таллин Карл Ратас несколько ночей скрывался у Косаревых, посещал их изредка, звал туда с собой и его, Пеэтера. В прошлом кузнеца Алексея Косарева выслали из Таллина за политическую агитацию, а четыре года тому назад вновь арестовали здесь вместе с женой. Жена вскоре умерла в Петропавловской крепости, а Алексей Косарев все еще мучился где-то на золотых приисках северной Сибири, ему разрешалось присылать детям по два письма в год. Сестра Алексея, Маша Косарева, изнуренная работой и подавленная страшной судьбой близких, сторонилась политики, но всем сердцем сочувствовала революционерам и никогда не предала бы их. И Пеэтер задумался над тем, не лучше ли всего будет скрыться на несколько дней у Косаревых, пока не выяснится обстановка… Никто не догадается искать его у Косаревых.
Насколько он мог видеть, на дворе светало. Дождь по-прежнему накрапывал, ложась с тихим шорохом на драночную крышу. Ну и ночку же выбрали для охоты за человеком! «Бедняги шпики, им-то караулить на улице, совсем вымокнут», - со злорадством подумал Пеэтер.
Забасил гудок на фабрике Ланге. Как и всегда, Ланге заводил свою песню на полминуты раньше других, а когда он заканчивал, над Таллином начинали зычно горланить на разные лады Вийганд, Майер, Грант, Ситси и другие фабрики. Было шесть часов.
…Березовые чурбаки, размягченные в парилке, уложены на вагонетки и выделяют в воздух, уже и без того перенасыщенный сыростью, горячий и влажный чад. Огни над станками мерцают, как в тумане. В конце помещения разевает и закрывает десятки жадных челюстей сушильный пресс. Йоосеп уже на месте, он прихрамывает между штабелями фанеры, начинает подкладывать листы фанеры под пресс. Две женщины с напряженными от натуги мускулами ног стараются сдвинуть с места тяжелую вагонетку. Напрасно. На помощь им приходит третья женщина, и вагонетка покатилась. Худой, мрачноватый резчик фанеры Аугуст Ристкок еще раза два проводит точилом по резцу, пробует пальцем остроту лезвия и начинает прикреплять его к суппорту. Это, конечно, не требует такой точности, как работа над моделями, но без привычки человек и с таким делом не справится. Теперь бы нужен и Пеэтер, он бы одновременно крепил резец с другой стороны, завинчивая гайки длинным трубчатым ключом. Но его еще нет на месте. «Опоздает, наверно, - говорит Реэт Аэр. - Дай ключ, я сама закреплю!» И она, не теряя времени, принимается за работу, обдумывая, что сказать мастеру Каннепу, если тот заметит, что Пеэтера Тиху все еще нет на работе. За первые пять минут опоздания полагается пять копеек штрафа, за последующие пять минут - двенадцать копеек, а за четверть часа приходится отдавать весь дневной заработок. «Скоро» он рискует недельной платой», - высчитывает Реэт Аэр, но Пеэтера Тиху все еще нет на месте.
…А может быть, у жандармерии была договоренность с заводоуправлением насчет его ареста и мастер Каннеп уже с утра приведет другого рабочего…
«Пух и прах! Что же это значит?» - спрашивает Реэт Аэр.
…Нет, Реэт Аэр, девушка из Кихну, тоже не предаст его, но все же безопаснее попасть сейчас к Косаревым. У рабочих с Ланге его могут скорее схватить. А добрая Маша Косарева прошла уже не одно испытание.
Глава восемнадцатая
Вечером, едва стемнело, Пеэтер выбрался из сена, отряхнулся, оправил одежду и прокрался с конюшенного чердака вниз, во двор. Прикинувшись пьяным - ведь пьяного не только бог бережет, но и жандармам человек, наклюкавшийся казенной водочки, кажется менее подозрительным, - Пеэтер дошел, пошатываясь и надвинув на глаза шапку, до Раплаской улицы и вскочил в первую же проезжавшую мимо свободную пролетку.