- Угол Корабельной и Секста некой! - крикнул он, кряхтя и пьяно напевая.
- Деньги есть? - спросил извозчик.
- «Деньги все колеса крутят… » - пропел Пеэтер начало кабацкой песни, и пролетка тронулась.
На углу Корабельной и Секстанской Пеэтер щедро расплатился с извозчиком и, продолжая играть роль заправского пьяницы, поднялся по лестнице наверх и постучался в дверь Косаревых.
Открыла сама Маша Косарева. Они с Клавдией только что вернулись с работы, лица их были утомлены продолжительным трудом, одежда покрыта клочьями хлопка. Узнав Пеэтера, они сразу оживились.
- Ищу убежища, - коротко сказал Пеэтер, прикрывая за собой дверь.
- Погоня? - спросила тревожно Клавдия.
- Едва ли… - И Пеэтер, перемежая русскую и эстонскую речь, рассказал им свою историю.
Даже двенадцатилетняя Зоя за перегородкой отложила свои школьные занятия, подсела к ним и внимательно слушала, - она знала эстонский язык лучше Клавдии и Маши.
- А дворник не видел, как вы сюда пришли? - спросила Маша Косарева.
Нет, к счастью, на тротуаре и на лестницах Пеэтер не встретил ни души.
Время было тревожное, опасное, ночью жандармерия орудовала по всему городу. И на Ситси было арестовано шесть человек, из которых Пеэтер знал троих. На других фабриках, по слухам, число арестованных было еще больше.
- На каторге людей держат впроголодь, все они гибнут тысячами, вот и нужны новые на их место, - сказала Маша Косарева, и слезы навернулись на ее глаза.
- Что с отцом? Жив? - спросил Пеэтер у Клавдии.
- Месяц назад был жив, но тяжело болел, а как теперь, не знаем, - проговорила Клавдия, кусая губы, чтобы не разрыдаться.
Ее круглое лицо, обрамленное темными косами, уложенными вокруг головы, было бледно, под глазами темнели синяки. И все же, несмотря на хрупкость, в ней чувствовалась какая-то юная, стойкая и напористая сила; ее движения были решительны, и рядом с немного сутулившимся Пеэтером ее стройность и гордая осанка бросались в глаза.
- Ну, как ваш друг Карл Ратас? Тоже ведь в тюрьме… Он прислал мне со знакомым записку, - сказала, покраснев, Клавдия.
- Вот как, - обрадовался Пеэтер, - все-таки удалось прислать!
- Пишет, что частенько попадает в карцер. Только две передачи приняли для него. Но он молод, здоров, он выдержит! - живо сказала Клавдия.
В комнате наступила тишина. Наконец, Маша сказала:
- Благодарите судьбу, что спаслись! - Материнская улыбка скользнула по ее морщинистому, измученному лицу. Нет, она и в самом деле ничего не имеет против того, чтобы Пеэтер остался у них ночевать, если, конечно, он сам решится на это.
Но Пеэтер уже решился. Он был голоден, он устал, хотел спать, ужасно хотел спать: днем, лежа в сене, он прислушивался к каждому шороху и ни на минуту не сомкнул глаз…
Эту ночь он спал богатырским сном сааремааского Тылля и проснулся поздно в залитой солнцем комнате. Оглядевшись, он нашел на стуле записку, написанную карандашом крупными буквами:
«Я пошла в школу. Тетя и Клавдия на работе. Не выходите на улицу. Кушанье в печке. К трем часам приду домой. Зоя».
В сердце Пеэтера поднялось настолько глубокое чувство благодарности к этим простым, прекрасным, так много выстрадавшим людям, что у него невольно увлажнились глаза.
Было девять часов утра, к трем придет Зоя.
Он поступил так, как наказывала девочка, - остался дома. Взяв с комода книгу, он снова улегся. Отдыхать так отдыхать. Кто знает, какие дни предстоят еще ему?
Это было «Воскресение» Льва Толстого на русском языке. Наверно, Клавдия читала ее, потому что в книгу вложен белый листок бумаги с какими-то карандашными заметками.
В прошлом году «Воскресение» выпустили и по-эстонски; Пеэтер тогда же купил роман в книжном магазине, где Лонни работала продавщицей, и одним махом прочел его.
Князей, графов, губернаторов и генералов в этой книге называли их настоящими именами; в большинстве это были отталкивающие, гнусные паразиты, сосавшие кровь из простого народа, мнившие себя великими и важными людьми. Народ в «Воскресении» не был предметом дворянских восторгов и восхищения. Это были люди как люди, которым свойственны и пороки, и добродетели. Но выходило как-то так, что не господа просвещали народ, не они мыслили за него, а наоборот, простонародье - горничная Катюша, крестьянин Набатов и фабричный рабочий Кондратьев - просвещали князя Нехлюдова.
Конец «Воскресения» был, конечно, более чем странный. От господ невозможно избавиться ни ласками, ни мольбами, ни нагорными проповедями, ни христианским смирением. На протяжении почти всего романа писатель показал себя гением, равного которому, пожалуй, не найти во всем мире, а вот в последней главе все-таки сказалась графская кровь. Да, молодой Горький тоже замечательно пишет, но его книги никогда не кончаются так. А повесть Вильде «Война в Махтра» тоже неплохая вещь.