Михкель на сей раз даже онемел.
- Неужто так и написано слово в слово: «как поглощающей, так и поглощаемой»? Значит, козлу впрок, если его слопает волк. Вот черти, какую ерунду печатают!
- «Уус аэг» не сама так думает, она только из столичной газеты переводит.
- И того хуже, подогревать чужую вонючую бурду и совать ее своим читателям.
- Вот раз тебя злость так проняла, значит, слово попало в цель. Газета таким манером показывает, до чего это дело дошло.
Но Михкель, вконец рассерженный, сказал:
- Брось ты эту газету, что зря читать дрянь! Посмотри лучше страницу объявлений.
- Послушай еще немного. Глянь-ка:
«…Наши эстонские господа на виду. На глаз и на слух - N… N…! На одном полустанке в начале сентября.
…Приезжает пожилой седой господин. Его замечает господин кистер и спешит навстречу тестю: «Guten morgen!» (С добрым утром!) - «lch empfehle mich Ihnen» (Я в вашем распоряжении). И чистокровные эстонские баре начинают, как настоящие немцы, весело и непринужденно болтать по-немецки. У зятя толстый живот выпучен, руки засунуты в белоснежный жилет, у тестя грудь колесом, руки в карманах брюк. Так они стоят друг против друга - двое мужчин, родившихся от матерей-эстонок и оглашающих вокзал громогласной немецкой речью. Пусть, мол, знают, какие они важные птицы и что говорят они только по-немецки.»
- Точь-в-точь как наш Гиргенсон и Плооман из Рандвере, - обронил Михкель и снова плюнул на ладонь.
Краешек солнца садился в воду, но верх его еще пылал в облаке; спускались сумерки. Пришлось прекратить и чтение газеты, и сращивание концов.
Перед наступлением темноты полагалось еще разок приподнять сети и проверить их положение. Рыбаки отложили даже чтение объявлений. Матис бегло пробежал страницу, и ему показалось, что ничего особенного в ней не было. Каждый торговец хвалил свой товар, какой-то аптекарь, изготовляющий краски, утверждал, что его «Негритянская черная» - лучшая краска для материи, другой рекламировал «Царскую черную», которой, по его скромному мнению, не было равной в минувшем веке и вряд ли окажется в века грядущие. В воскресенье, 18 сентября, в зале общества «Лоотус» состоится единственный концерт знаменитой эстонской певицы Айно Тамм. Одно объявление, напечатанное крупными буквами, гласило: «Эстонское губернское правление извещает таллинских домовладельцев, что кавалерийским войскам, расквартированным в Таллине, требуются три конюшни, на 13 лошадей каждая, к конюшням должны прилезть помещения для хранения фуража и воинского снаряжения. Подробности можно узнать ежедневно в присутственное время в канцелярии губернского правления».
Михкель налег на весла и повернул лодку носом против ветра. Матис тщательно сложил газету, сунул ее в карман, поднял в лодку прикрепленный к сетям буек и стал вытаскивать наверх подбору. Подбора - веревка, на которой сеть опускалась на десятисаженную глубину, - бежала вверх, как из колодца. Вот показалась и сеть. Ила в ней не было, но, как и следовало ожидать, не обнаружилось и улова. Перебрав почти половину сети и найдя лишь одного сига, они опустили сеть в море, а сами по-прежнему остались на якоре. Солнце, опустившееся далеко за море, оставило в легкой облачной ткани вечернего неба лишь несколько горящих золотых полос, но и те уже тускнели. Карманные часы Матиса показывали девятый час. Рыбаки стали устраиваться ко сну на днище лодки.
- Значит, ищут конюшни для армейских коней, - пробормотал Михкель, подстилая поплотнее старую шубу, чтобы ребра лодки не слишком врезались в бок. - Война в Маньчжурии кончается. Неужто он задумал в здешних краях сызнова все начать?
- Хватит Николке-царю и той трепки, которую он получил от самураев. Похоже на то, что он хочет самурайскую лупцовку переложить нынче со своей спины на спину народа.
- Ты думаешь, казаки?
- Конечно, казаки. Латыши, говорят, позапихали своих церковных владык в мешки и подожгли несколько мыз, у нас, толкуют, мужики в Ляанемаа тоже натворили дел, в городе фабричные бросают работу. Газета не смеет много об этом писать, боится, что закроют… А народ знай свое делает, пихает мызных господ в мешки… Выходит, Николке и баронам ничего другого не остается, как привести казаков.
Старый мастер Михкель, справлявшийся с любой случавшейся в деревне работой - от постройки корабля до починки часов, - в последнее время стал уж очень раздражителен. Что ж это в самом деле такое? Начали войну с шумом, с молебнами и паникадилами, обещали за пару месяцев содрать с японцев шкуру, кричали: «Шапками закидаем!» И что же? За полтора года уложили несколько сот тысяч собственных солдат, истратили миллиарды рублей на войну, утопили весь флот в Цусимском проливе да еще собираются здесь своих людей убивать! Хоть уезжай куда-нибудь! Прежде он все дожидался возвращения сыновей, а теперь хоть строчи телеграмму в Сидней: пришли, мол, Юлиус, будь добр, два билета. Продал бы коровенку да грошовые пожитки и уехал бы! И Эпп освободилась бы, наконец, от барщинного ярма на мызе. Конечно, и на чужой стороне тебя не ждут молочные реки, но тамошняя жизнь едва ли хуже здешней. Какая-нибудь работенка найдется. Стал бы хоть ночным сторожем, если ничего другого не подвернется.