- В тюрьму? Из-за политики, что ли?
- Не иначе. Пронюхали, что он связан с социал-демократической партией.
- А ты как теперь, тоже за социализм? - спросил отец, чуть исподлобья поглядев на Пеэтера.
- Да, похоже.
- В городе жарко стало?
- И жарко. Да и в деревне тоже нужны более сведущие люди, готовые посмелее действовать. А о том, что мне в городе жарко стало, никому ни слова, даже матери, не женское это дело.
- Ищут?
- Наверно, ищут. Товарищи решили, что мне лучше на время уйти из Таллина. Послали сюда.
- Послали? Кто тебя мог послать?.
- Партия.
Эта новость заставила Матиса остановиться посреди лесной тропинки; запустив руку в карман, он нашарил кисет. Только сделав несколько затяжек из трубки и зашагав дальше, Матис откашлялся и сказал:
- Видно, у вас там - в партии - народ крепкий.
- У царя: на службе войска и шпики, попы и золото. Царская империя существует уже сотни лет, корни ее крепко оплели всю страну. Против царя не пойдешь запросто, насвистывая, - тут каждый должен твердо стоять за общее дело.
- Ну, а что же ты теперь сможешь на побережье? Мужики разъехались кто куда, тут никакой партии не сколотишь.
- Начать надо, люди найдутся. Ты-то, старый, исконный враг барона, вот и будешь первым, Михкель из Ванаыуэ - второй, Яэн из Катку - третий, слепой Каарли - четвертый…
- Едва ли из Каарли что-нибудь выйдет. Гиргенсон принудил его грехи замаливать, церковные песни сочинять, да и Рити больно крепко оседлала.
- Не выйдет из Каарли - выйдет из других. И женщин не надо сторониться. У нас в городе есть такие женщины, что за ними иной мямля-мужчина не угонится. Взять хотя бы здесь, в Руусна, каавискую Юулу - смышленая бобылка. Или вилзетеская Эва.
- Юула - да. А Эва что? Куда ветер, туда и она. И вообще, если мы начнем сколачивать артель с бабами, беды не оберемся: начнутся передряги, струсят они. Сам ты о матери сказал - не женское дело! Мужики народ покрепче, понадежнее.
Низкорослый сосняк Мюсме гудел от ветра, слева с шумом набегали на берег волны. Но Матис и Пеэтер были так увлечены беседой, что ничего не замечали. Разговоры со встречными обрывались на полуслове, отцу не терпелось наговориться с сыном наедине, и он не хотел задерживаться. Так и не удалось Пеэтеру постоять подальше ни с талистереской матушкой, ни с раннавяльяским Таави, хотя старик из Раннавялья и крепко ухватился за пуговицу его пиджака и выпытывал таллинские новости, - его сын тоже ведь работал на фабрике в Таллине.
- Если тебе в городе припекло, так и здесь будь поосторожнее с разговорами. У них повсюду шпики. Какая-нибудь баба передаст твои слова юугускому Сийму, а Сийм, недолго думая, ноги на плечи - и подастся к Ренненкампфу. Я думаю, что и партия не велит зря голову в огонь совать. Лучше уж я поговорю, с кем надо, у меня и без того вражда с бароном, - предложил Матис свой совет и помощь.
К приходу отца и Пеэтера мать постаралась прибрать, насколько это было возможно, избушку Ревала, чтобы подостойнее встретить так долго отсутствовавшего сына. Да много ли сделаешь в бедной бобыльской избе? Мать постелила для сына свои сохранившиеся от приданого простыни и покрыла стол скатертью, которая в последний раз вынималась из сундука, когда крестили Пеэтера.
- Такова наша жизнь. Мокни в море с дрянными снастями и гни горб на мызу. Когда уж тут заниматься избой да следить за чистотой и убранством! Видишь, и часы эти старые на стене до сих пор все шли и шли, а недели полторы назад ночью как-то остановились, а я не удосужился до сих пор снести их к мастеру, - заметил отец, стаскивая с ног высокие сапоги.
Пеэтер поспешил помочь отцу, а мать, вздыхая, сказала:
- Два года назад, когда умирала бабушка, часы тоже сами собой остановились.
- Забыли завести, - заметил отец. - Наутро подняли гири, и они опять пошли.
- А теперь, сколько ни поднимай, не помогает.
- Пустое суеверие. Часы идут себе своим ходом, а человеческая жизнь идет своей тропой, - утешал отец.
- О Сандере ничего не слышно? - спросил Пеэтер.
- В последнем письме из Сайгона он писал, что хворал на корабле тифом, о доме и о родных крепко скучает… что корабли все плывут на восток через многие моря, и на южном небе звезды крупные, как кусочки живых угольев… А самого его, голубчика, уже и нет нигде, - горевала мать.
- Не плачь, матушка, не плачь! Может быть, Сандер в плен попал, - пытался утешить мать Пеэтер, но и у него на глаза навертывались слезы.
- Да перестань уж, слезами делу не поможешь, - уговаривал и отец. - Перестань. Может, все еще обернется к лучшему. Вот видишь, Пеэтер вернулся домой, и…
Мать помолчала с минуту, пытаясь совладать с волнением, затем взяла кружку для молока и пошла в кладовую. В комнате, где оставались отец и сын, воцарилась тишина. Пеэтер молча встал и подошел к старым часам с цветастым циферблатом; еще с детских его лет в гуменной избе Кюласоо они дни и ночи усердно отмеряли время тикающим ходом медного маятника. Говорили, что это хорошие часы - их принес в Кюласоо еще дедушка из Рейнуыуэ. Теперь они добрели до избушки Ревала - и стали.