Пеэтер снял часы со стены, сдул пыль с механизма и, усердно повозившись над ним некоторое время у окна, повесил часы обратно, подтянул гирю и толкнул маятник. Часы пошли.
- Ты что, починил? - спросил отец, прислушиваясь к ходу часов.
- Тут и починять-то почти нечего было, - ответил Пеэтер, регулируя поточнее положение часов.
- Как нечего? Я пытался и так, и этак, уж подталкивал и налаживал - ничего не выходило.
- Ну, у меня глаз помоложе, - сказал Пеэтер в оправдание отца.
- Что глаз! Ты дело толком знаешь. - И когда в комнату вошла мать, Матис сказал, явно гордясь сыном: - Куда нам, деревенским, тягаться с городскими. Глянь-ка, только приложил руки - идут!
Уже наливая в чулане молоко, мать старалась успокоиться, поверить в утешительные слова Пеэтера, а когда, вернувшись в комнату, она увидела, что старые часы идут прежним, знакомым ходом, надежда увидеть Сандера живым окрепла и усилилась в ней. Ее материнское сердце перенесло за жизнь слишком много горя, чтобы не хвататься, как за соломинку, за все, что давало немного надежды, чтобы не верить всяким приметам (которые Матис, правда, называл суевериями). Теперь у нее настолько отлегло от сердца, что она даже завела речь о другом.
- Расскажи: что там делают Прийду и Мари с детьми, как ты сам поживаешь? Успел ты уже найти спутницу жизни или все еще один?
- Пока один, не женился, но из-за этого человек ведь еще не одинок. Работа, товарищи…
Вечером в низенькую реваласкую комнату с каменным полом и окном в четыре окончины сбежалось полдеревни. Пришли поглядеть на человека, который пять лет не был в родной деревне, но главное - каждому хотелось самому услышать новости с большой земли.
И правда, времена переменились и в городе, и здесь, в сааремааской глуши. Пеэтер уехал в Таллин из арендного хутора Кюласоо, а вернулся в жалкую реваласкую хибарку. В деревне многие уже умерли, Сандер пропал без вести, дед и бабушка похоронены. Но более разительная перемена произошла в нем самом: из недалекого деревенского парня с глухого побережья он превратился в сознательного рабочего и видел теперь мир, людей и их взаимоотношения новыми, ясными глазами. В городе он почти не замечал перемен в себе самом, не видел того, как каждая поразившая его книга, каждое слово товарищей сметали с него постепенно налет деревенских предрассудков, формируя новый склад и образ его мышления.
Но, вернувшись в прибрежную деревню, Пеэтер вдруг совсем по-новому увидел все вокруг. Тяжелую жизнь земляков, горькую долю его отца и матери, все это он ощутил сердцем с небывалой прежде остротой.
Как рассказывал ему Карл Ратас, русский товарищ Михаил Калинин всегда говорил, что первый союзник рабочего - крестьянин. Калинин сам был из деревни и хорошо знал крестьянскую жизнь. Он утверждал, что крестьянин зачастую еще горше страдает от гнета и бесправия, чем рабочий, мелкособственническая душа его мешает пробуждению классового сознания. Но вконец разоренный крестьянин, превращенный в бобыля, батрака, становится надежной опорой рабочего в борьбе против царизма, помещиков и капиталистов.
Ну вот, теперь былой арендатор хутора, кюласооский Матис, тоже оказался бобылем, без крова над головой, - и Матис-бобыль стал ближе, чем когда-либо раньше, сердцу Пеэтера.
- Мужики толковали здесь о завтрашнем сходе в волостном правлении. А что ты, отец, между нами говоря, думаешь об этом? - спросил Пеэтер поздно вечером, когда односельчане разошлись; мать при свете лампы полоскала суповую миску, а отец извлек из угла рогатки для сетей и начал прикреплять тетивы к новой сети, привезенной Пеэтером.
- Волостной писарь знает, что мыза не имеет права требовать новых барщинных дней для обмера земли, - сказал Матис, - и уверен, что никто не станет выполнять барский каприз. Поэтому он и не разослал приказа по крестьянским дворам и отказался скрепить его своей подписью и печатью. На сходе он устно объяснит мужикам, что и как, таков, мол, приказ барина, и уйдет в свою канцелярию.
- Значит, против народа он идти не хочет?
- Нет, Саар на стороне народа. Он ведь и сам сын рыбака из Паммана.
- Да, Саар неплохой человек, - подтвердила и мать, озабоченно взглянув в сторону мужа и сына.
Пеэтер заметил, что мать совсем постарела и поседела, ее некогда лучистые, нежные глаза глубоко запали. Не она ли вынесла на своих плечах самую тяжелую ношу жизни? Она словно износилась от горестей и работы, усохла и ссутулилась. Надолго ли хватит ее?