Но Матису не нравились и язык и поведение брата.
- Ты знай лопочешь по-немецки, мы с Яаном ничего не понимаем, - толкнул Матис локтем в бок своего важного и богатого брата.
- Я ведь не продам тебя!
- Говори по-нашему, наш язык все тут знают, оба барона тоже.
- Я так и думал, что Матис здесь главарь! - Теперь и к барону вернулась оставленная было эстонская речь, совсем неплохая эстонская речь. Но вместе с нею вернулось и господское «ты» в обращении к капитану Тиху, так принято у баронов разговаривать с крестьянами, с этим эстонским мужичьем. - У меня, тенгаский Тынис, было о тебе гораздо лучшее мнение, я не знал, что и ты идешь в поводу у своего упрямого брата.
- Мы все, весь народ в волости, на поводу у господина барона, и повод уже так туго захлестнулся на шее, что скоро уже и не продохнуть, - сказал Матис.
- Да, сегодня ты и впрямь еле дышишь. Легкое ли дело - с утра успел возмутить всю волость!
- Сырое дерево не загорается, и я бы никого не смог возмутить, если бы господин барон сам не давал повода для этого. Мужики сегодня собрались в волостное правление из-за несправедливо потребованных бароном землеобмерных дней и послали нас предъявить господину барону следующие пункты (он отыскал в кармане очки и сложенную вчетверо бумагу).
«Требования крестьян к барону фон Ренненкампфу, собственнику имений Руусна и Лооде.
Если мыза хочет обмеривать землю, то пусть выполнит эту работу за свой счет.
Арендаторы требуют снижения арендной платы на одну треть. Те, кто платили девяносто рублей, будут теперь платить шестьдесят рублей, а те, кто платили шестьдесят, начнут с нынешнего времени платить сорок рублей аренды в год.
У каждого арендатора должно быть право ловить рыбу без дополнительных поборов в заливах Ватла, Руусна и Каугатома, а также право на охоту в пределах своей волости.
Арендаторам, у которых нет торфяного болота (как, например, у жителей Руусна), мыза должна давать две кубические сажени дров.
Дорожные повинности должны быть возложены по количеству имеющейся земли как на мызу, так и на арендаторов, но не так, чтобы арендаторы одни мостили дороги.
В двух мызах барона фон Ренненкампфа, как и в других мызах, живут и работают люди, которые в старости переходят на иждивение волости, поэтому и все помещики должны полностью платить волостные сборы, чего они до сих пор не делали.
Мыза должна вернуть прежним владельцам все земли, самовольно отнятые у крестьян в течение пятидесяти лет и присоединенные к мызе…»
Барон расхохотался.
- Почему же только за пятьдесят лет? Почему ты не требуешь тех земель, которые были отняты у тебя семьсот лет тому назад, как пишут в городе твои подстрекатели?
- Пусть барон не думает, что эти семьсот лет забыты, - сказал Матис с мрачной серьезностью. - Вначале мы потребуем обратно земли, отнятые у нас в течение пятидесяти лет, про времена более древние поговорим еще…
Со двора доносился угрожающий гомон. Ветер сорвал с крючка оконную ставню и с силой швырнул ее об стену, так что задрожал весь дом. Леденящий холод пронизал фон Ренненкампфа, но он был бароном (то есть рыцарем), и ему не пристало показывать свой страх перед чем-нибудь или кем-нибудь.
- Значит, ты, сумасшедший человек, все еще хочешь получить свое Рейнуыуэ. Суд отказал тебе в этом. Теперь ты подстрекаешь жителей волости и угрожаешь мне.
- Раньше я один осмеливался требовать своих прав - теперь их требует вся волость. Здесь есть еще пункты, которые барину придется выполнить:
«8. Рабочий день летом начинается с половины шестого утра и кончается в шесть часов вечера, один час для завтрака и полтора часа для обеденного перерыва»…
- Ого-о, хватит! Восьмичасовой рабочий день и так далее, как это теперь поется. Ты, Герман, - он повернулся к сыну, - выслушай пожелания господ, а я сейчас вернусь, - и барон вышел из кабинета.
С тех пор, как лет пятнадцать тому назад какой-то деревенский парень, которого так и не удалось поймать, в порыве мести ночью вышиб камнями несколько окон в баронском доме, у фон Ренненкампфа вошло в привычку держать свой револьвер в спальне. Только отправляясь куда-нибудь, он брал оружие с собой. В несколько прыжков взбежал он по лестнице, бросил две-три ничего не значащие фразы своей из года в год болеющей и охающей жене, торопливо схватил оружие, но заряжал его уже много спокойнее (он был метким стрелком и в молодости имел несколько дуэлей) - холод револьвера вернул ему прежнюю уравновешенность.