Тем временем оставшиеся в кабинете сначала переглянулись, а потом уставились на молодого барона.
- Ну, что там еще за требования у вас? - сказал молодой барон, высокий светлый блондин с мутноватыми глазами.
- Читай, - пробормотал старшина Матису.
- Чего мне читать? Молодой барин все равно не даст никакого ответа, - и Матис положил бумагу с пунктами требований на стол.
Капитан Тынис Тиху молча смотрел в окно. Дождь прошел, но по-прежнему сильный ветер гнал через залив одну серую тучу за другой. Был седьмой час, наступал вечер. Со двора послышалась песня: «Отречемся от старого мира!..» И кто-то крикнул - не озорства ради, а так, чтобы это услышали и в комнате:
- Матис, не сдавайся!
«Дрянная затея, - мрачно думал капитан Тынис Тиху, хотя по-прежнему с безразличным лицом смотрел в окно. - При этом ветре чертовски хорошо было бы нестись под парусами с Датского Зунда на конец Готланда, прошел бы за одну ночь».
- Ну, читай, - настаивал молодой барон.
- У молодого барина глаза позорче, - ответил Матис.
И правда, барон, по-видимому из любопытства, взял бумагу, написанную аккуратным почерком волостного писаря Саара
«9. Воскресной работы не должно быть.
Батракам прибавить заработную плату в размере 20 рублей в год.
Каждый месяц предоставлять рабочим мызы 3 дня для своих работ и нужд.
Барон должен уволить с мызы Руусна кубьяса юугуского Сийма, потому что он груб и придирчив в обращении с людьми».
Старый барон был уже опять в кабинете. Он взял бумагу из рук сына, мельком взглянул на последние строки требований, потом разорвал бумагу пополам, сверху вниз, еще раз пополам и швырнул клочки в корзину для бумаг.
- Значит, таков ответ барона? - спросил Матис.
- Да, таков ответ. Ступайте! - приказал барон, не повышая голоса, и открыл дверь.
Волостной старшина сгреб с колен фуражку и быстро вскочил на ноги. Капитан Тиху вставал медленно, скорее с притворным, чем с настоящим достоинством, но все же и он поднялся. А Матис не шевелился.
- Вон! - рявкнул барон на Матиса, так что стекла задрожали.
- Я не глухой. Нечего барону кричать на меня!
- Вон, собака!
Матис встал. Мгновенно он вспомнил Сандера, вероятно, погибшего на войне. Пеэтера, стоящего по другую сторону двери, подумал об остальных товарищах. Ведь они на него надеются. «Матис, не сдавайся!» А если он позволит теперь барону просто вышвырнуть себя, что толку тогда от сегодняшнего схода в волостном правлении, от их появления на мызе?! Если бы их было только трое здесь в кабинете, он, может быть, и ушел бы, но сегодня Матис чувствовал за своей спиной силу. Он подошел к окну и сказал барону:
- Не уйду отсюда никуда, пока барон не пойдет навстречу нашим требованиям.
- Ты уберешься отсюда сию минуту! - Теперь барон уже не орал, он вынул из кармана револьвер и направил его в Матиса.
«Выстрелит, верно, дьявол, если я не уйду, и суд ему ничего не сделает», - пронеслась в голове Матиса тревожная мысль, и он хотел схватить стул, чтобы швырнуть его для самозащиты.
В этот миг барон выстрелил. Гул выстрела прокатился по всему дому и двору мызы. Матис прижал руку к правому боку, по которому словно кнутом хлестнули, но все еще продолжал стоять. Промелькнула мысль: «Наверное, не убил, только ранил, искалечил». Он заметил еще, что вторично барон не смог выстрелить, так как дверь с треском распахнулась. Пеэтер ворвался в кабинет и, схватив барона за кисть руки, стал вырывать у него револьвер.
Со двора неслись крики:
- Убивают! Убивают, сволочи! Пошли на подмогу, братцы!
Раздался мощный удар по парадной двери, с грохотом сорвался запор, дверь открылась, и ветер на мгновение прогудел в барской прихожей. Вой ветра, покрыв людские голоса, почему-то особенно сильно отдался в ушах Матиса, хоть он и слышался какое-то короткое мгновение, и сразу же потонул в шуме и криках ворвавшихся людей, в топоте кованых мужицких сапог о господский паркет. А потом в прихожей щелкнули один за другим три, четыре, пять коротких револьверных выстрелов. «Теперь уже насмерть бьют, - подумал Матис. - Стрелял, верно, молодой барон, револьвер старого барона был в руках у Пеэтера». У крестьян же - Матис это хорошо знал - оружия не было. А Длинный Виллем - да, это был Виллем! - заламывал старому барону обе руки за спину. На мгновение Матис увидел глаза неистово сопротивляющегося барона: они были совсем белые, выкатившиеся от напряжения и ужаса. «Боится, сатана!»- и Матис тут же ощутил, как у него самого стекает по боку липкая кровь. Нет, упаси бог, он не хотел умирать теперь, ни за что не хотел умирать. Но уже накатывался какой-то странный, словно издалека идущий шум и темнота застилала глаза. С той секунды, когда Пеэтер с криком: «Отец! Отец!» - бросился к нему, и до пробуждения в хибарке Ревала вечером того же дня Матис ничего не помнил.