Но Лонни Раутсик, простая продавщица книжного магазина, уж никак не связывала своей судьбы с пошатнувшейся властью и была свободна от всякого страха оказаться раздавленной. Только скорлупу привычны, навыков и взглядов, в которую втиснули ее семья, школа и все общество, стремясь воспитать Лонни порядочной и благовоспитанной девицей, скорлупу эту она с каждым днем ощущала все более тесной и давящей, живой человек почти задыхался под этой оболочкой. Все более мощно просыпалось в ней право человека на зрячую жизнь, право смотреть не только перед собой или вверх, в тщеславном стремлении вырваться из своей среды, но и оглядываться в стороны и назад, на людей, идущих рядом с ней. И она вдруг стала замечать людей, с которыми давно жила бок о бок, в одном доме, на одном этаже, в одном коридоре, почти в смежных комнатах. Но, увы, увидела она их только тогда, когда одна из них, как раз та, с кем Лонни уже с детства могла бы быть в сердечной дружбе, внезапно умерла.
В Грязной слободе, в районе Щавелевой улицы, жили большей частью рабочие Ланге и извозчики, а ближе к центру города, на Вишневой, ютились портнихи, сапожники, рабочие с Ситси, - они теснились в маленьких каморках, кое-как прозябая там в немногие свободные от работы часы, днем или ночью. Так обстояло дело и в доме мясника Пеэтсова, где Тийт Раутсик служил дворником. Лонни Раутсик с отцом занимали комнату номер шесть на первом этаже, а через две двери по коридору, в комнате номер десять, против водопроводного крана, проживала Юули Теэару, девушка примерно одних с Лонни лет, со своей матерью Анн. Обе работали на Ситси. Дворницкая комната Раутсиков была для удобства перегорожена, и окно ее смотрело на юг, а комнатка Теэару выходила окном на север и была до того тесна, что едва вмещала две койки. Лонни Раутсик родилась в законном, освященном господином пастором браке. У Юули Теэару не было отца. На самом-то деле отец ее, человек весьма рачительный, был жив и здоров и содержал в Нарве бойко торговавшую мелочную лавку, но он не хотел ничего знать о грехе молодости, о дочери бедной работницы Кренгольмской фабрики. Так уже от рождения Лонни и Юули стояли на разных ступенях сословной лестницы. Но так как эти ступени находились почти рядом, то увечный отец Лонни и ее мать-булочница должны были прилагать неусыпные старания, чтобы маленькая, в одну ступеньку, разница между Лонни и Юули по крайней мере сохранялась в дни ее детства, а уж потом Лонни, даст бог, преуспеет и продвинется выше. Когда обе они еще под столом пешком гуляли, нелегко было родителям Лонни сохранять сословное различие; стоило лишь оставить Лонни без надзора, как она непременно оказывалась в другом конце коридора с Юули. Позже, когда Лонни поумнела, ей и без слов стало ясно, чего желают родители, а уж после того, как Лонни поступила в начальную Töchterschule, а Юули вынуждена была ограничиться двумя классами школы для «хлебных крыс», их детская дружба сама собой, без всякого скандала и ссоры, кончилась. Они просто-напросто стали чужими, хоть и продолжали жить в одном доме и на одном этаже. Это отчуждение длилось до того дня, когда, придя вечером из магазина домой, Лонни услышала в комнате у Теэару громкий, душераздирающий плач.
- Что там у Теэару случилось? Анн плачет так, что слышно в коридоре, - спросила она у отца, входя в комнату.
- Юули умерла, - тихо ответил Тийт Раутсик.
- Умерла? Юули? - повторила Лонни, словно не могла постичь смысл этих слов.
Да, что бы ни чувствовала, что бы ни делала теперь Лонни Раутсик в своей комнате на южной стороне дома, Юули Теэару, эта маленькая, хрупкая, с карими глазами на бледном лице и чуть вздернутым носиком фабричная девушка, была мертва. Она уже не сможет взглянуть на Лонни большими открытыми глазами, не повернет больше к ней своего лица. И хотя ее глаза еще и теперь смотрели из-под век на пришедших проститься с ней жителей дома - в большом горе мать забыла их сразу закрыть, - они уже ничего больше не видели.
В народе говорили, что Юули не так просто умерла, что фабрика убила ее.
Ланге и Ситси - эти фабрики были известны низкой заработной платой и вопиющими условиям работы, в отношении последнего Ситси, может быть, перещеголяла даже фабрику Ланге. Новые прядильные и ткацкие станки, ввозившиеся из-за границы, были дороги. А труд нищего городского люда или крестьянской бедноты, массами бежавшей от непосильной работы из деревень в город, был дешев, поэтому на Ситси старались обходиться устаревшими, допотопными станками. В то же время фабрике приходилось конкурировать с дешевой мануфактурой, изготовленной за границей на хороших, новых станках. И то, чего не смогли сделать старые, изношенные станки, должны были наверстать хорошие и полударовые рабочие. К тому же эти рабочие обязаны были потрудиться и на покупку новых станков для фабрики, ведь по прошествии нескольких лет волей-неволей нужно было обновлять машинный парк. А прибыль?! Что ж, ни одно приличное предприятие не может работать без солидной прибыли, выплачиваемой каждый год владельцам фабрики.