А про человека, который сидел сейчас против Каарли и хотел получить от него песни Каарли никогда в жизни ничего не слыхал - ни про него самого, ни про его родителей. Правду сказать, тон и весь разговор пришельца ему не нравились. Уж больно он выпячивал себя в разговоре и иной раз пользовался словами, которые Каарли слышал только изредка, бывая в городе, от городских приказчиков (в дни выплаты пенсии Рити иной раз заманивала Каарли для покупки каких-нибудь пустяков в такие лавки, которые обычно посещались господами). В довершение всего от гостя исходил (хоть и слабо) приторно-сладкий запах помады, а уж это годилось разве что для женщин, но никак не мужчине, будь он хоть и студент. Все же Каарли по-своему уважал студентов: тот, прежний собиратель сказок и песен, по имени Паэкалда, разыскавший его пару лет назад, казался довольно славным парнем, поэтому Каарли не хотел напрямик отказаться от разговора и с нынешним.
- Ну, так и быть, если студент хочет записать, можно и пропеть какую-нибудь шуточную песенку.
И он затянул скрипучим стариковским голосом песню:
Прошел я остров Сааремаа
И прямиком, и крутом.
Но не свела судьба меня
С сердечным милым другом.
«Где хутор, лодка где, скажи? -
Спросила Эйму Тийна.
Пропил последние гроши,
Проваливай, детина!»
На горке видел ветряки
Дымила смолокурня.
Но девки больно там горды:
Не надо нам, мол, дурня!
На Сырве девушки - беда:
Любая - в пестрых юбках,
И так натянуты всегда
Как паруса на шлюпках.
Такая жизнь мне не с руки,
Сотрешь до крови пятки –
Подамся снова в моряки,
И в море, без оглядки.
Дальше Кусти и Каарли вместе пропели «Это в Лондоне случилось», потом «Стояли Лаэс и Луутси перед судом, у них с похмелья головы болели» и «Песню Янки». Карандаш собирателя песен быстро скользил по бумаге, но вскоре это, по-видимому, надоело ему, и он сказал:
- У вас, друзья, должна быть и одна свеженькая песня. Как она поется?
В комнате наступила тишина, которую пришлось нарушить самому собирателю песен:
- Ну, очень уж вы замкнуты! Теперь ведь объявлен манифест! Такому, как я, можно выкладывать всякие песни. Тем более, что для царя и баронов я, может быть, покрепче занозы в глазу, чем все вы, вместе взятые. Если позволите, я очиню свой карандаш.
Он взял со стола нож и стал медленно заострять кончик карандаша.
- Да, слыхать, студенты иногда шумят там в городе, в Тарту, - сказал Кусти, быстро хмелея.
- Мы, бобыли, живущие здесь, у скудного моря, на каменистой земле, не можем содержать своих сыновей в университете. Мы их всех разослали по миру бродить - кого на корабль, кого за Ригу в гипсовые карьеры, кого по железке на казенный счет в Маньчжурию, под японские пули, кого на самое дно морское, в Цусимский пролив… В больших школах штудируют науки сыновья богатых папенек и маменек, и не верится мне, чтобы богатый, ученый человек стал заступаться за бедного рабочего и безземельного человека, - проговорил Михкель, по-прежнему чуждаясь пришельца.
- Есть и другого сорта студенты, не все же богатые бурши. Два года служат, третий учатся. Занимают, понятно, кое-что у родных, обходятся как могут, - защищался собиратель песен и сказок, стряхивая с коротких полосатых штанов карандашные стружки.
- Ах, черт бы тебя побрал, Каарли, чего ты медлишь! Давай спой-ка свою «Войну в Руусна» - свеженькая булочка, только что из печки Эти дурацкие газеты ничего пожарче не умеют написать, пусть господин скубент послушает как шли у нас и дела, и песни, - сказал Кусти, который был уже под крепкими парами.