Но Танель Ыйге не раскаивался в своем поступке. При входе в залив на «Каугатому» обрушился сильный северный шторм с градом. Борясь с волнами, штурман по крайней мере на два дня забыл обо всех невзгодах, ожидавших его на берегу.
Глава двенадцатая
Кто в Таллине живет, друзья,
Тот слышал уж, конечно,
Как трижды в день труба одна
Орет бесчеловечно.
Сочинитель этих строк, какой-нибудь песнопевец из городских рабочих, имел, конечно, в виду высокую трубу фанерно-мебельной фабрики «Ланге и Цапман», которая своим басистым гудением каждое утро призывала его на работу, а вечером освобождала от фабричных забот, о чем он по дороге домой, в трактире «Нечаянная радость» за сороковкой, и сочинил первую строфу своей песни. На самом-то деле в начале нового века в Таллине басила уже не одна, а с десяток высоких фабричных труб, а если прибавить еще гудки приходящих и отчаливавших пароходов в порту и весь прочий городской шум и скрежет, то станет понятным, отчего так звенело в ушах у нашего друга, впервые приехавшего из деревни в Таллин на поиски работы. Даже бывалым плотникам с Сааремаа каждую весну, после зимней отлучки в деревню, этот рев фабричных труб казался новым, - что же говорить о юном Йоосепе, сыне безмужней Анны, который только весной 1905 года впервые начал утаптывать своей увечной ногой булыжник таллинских мостовых и, навострив и глаза и уши, прихрамывая, спешил за лоонаским Лаэсом и Длинным Виллемом?
- А теперь чей? - спросил Йоосеп о низком протяжном реве, прорывавшемся через стрельчатые башни и хаос крыш вниз, в узкую и кривую, словно вырубленную меж каменными домами старого города, улицу.
- Это «Двигатель» на Ласнамяэ, - ответил громогласный лоонаский Лаэс; с большим, доходившим ему почти до пят мешком провизии он то и дело отставал от Длинного Виллема.
- А этот? - Йоосеп прислушался к громкому, резкому гудку, доносившемуся с противоположной стороны.
Прежде чем Лаэс успел ответить, загудели разом несколько фабричных гудков, и в довершение всего, с оглушительным грохотом покатили мимо два ломовых извозчика. Окованные железом колеса подпрыгивал и по булыжной мостовой, и если бы Лаэсу с его «иерихонской трубой» и посчастливилось перекрыть весь этот шум, он все равно не стал бы отвечать, так как и сам уже не мог толком разобраться в хаосе звуков и гудков. Тем более что на плечи тяжело давил мешок, в который домашние постарались запихать провизии на добрую половину летнего сезона, а ящик с инструментами оттягивал руку – словом, разговаривать было не очень весело.
У Длинного Виллема мешок с домашними припасами был не легче, чем у Лаэса: не станешь ведь тратить бесценный летний заработок на еду в городе; по крайней мере вяленую рыбу и солонину старались прихватить с собой из дому. К тому же у Виллема висел на груди второй мешок, поменьше, - для Прийду и Пеэтера. Но Виллем обладал медвежьей силой и благодаря своему огромному росту легко прокладывал себе и товарищам дорогу в потоке разноцветных и разнофасонных шляп и шапок, в большинстве едва достигавших его плеч. Для этого Виллему и не приходилось применять физическую силу. Господа франты, барыни и барышни, только завидев богатырского роста человека в деревенской сермяге, с мешками и ящиком инструментов, сами сторонились его, отступая на почтительное расстояние, чтобы какой-нибудь угол мешка с выпирающим бараньим окороком не задел ненароком светлого весеннего выутюженного манто или пышной шляпы и не испортил их безукоризненный вид.
Голоса фабричных гудков поредели и стихли, будто город неумолчным ревом опорожнил, наконец, свои огромные легкие. Йоосеп охотно остановился бы, чтобы оглядеться, но Виллем и Лаэс знай продвигались вперед да вперед, и ему, чтобы не отстать и не затеряться в чужом городе, пришлось поспешать со своим хлебным мешком в их кильватере. Эти кишевшие прохожими, велосипедистами и извозчиками улицы не похожи на знакомые питканинские или рууснаские береговые тропинки, которыми он сам водил слепого Каарли. И, протискиваясь вперед в этом грохоте и суете, Йоосеп тревожился, душа его подчас готова была уйти в пятки. Не рано ли ему, шестнадцатилетнему хромому мальчишке, уже нынешним летом соваться в город? Быть может, стоило послушаться материнского совета и остаться еще на год в батраках у папаши Пуумана?
Но теперь поздно было думать об этом. Часа полтора назад «Эмилия» доставила в Таллин около сотни каугатомасцев - мужчин и женщин, и едва корабль успел пришвартоваться, как они стали растекаться по городу большими и малыми группами. По просьбе песельника Каарли Лаэс взял Йоосепа под свою опеку, и теперь они втроем спешили на прошлогоднюю якорную стоянку Виллема и Лаэса, на чердак к старому Вельтману, на Щавелевую улицу, где-то на другом краю города, в Грязной слободе. Чтоб попасть туда самой короткой, прямой дорогой, им, с их тяжелыми мешками и ящиками, пришлось идти через центр города. Пусть глядят. Ведь не краденый товар у них на спинах, сами ловили, солили, сушили рыбу, сами пекли караваи. Слыханное ли дело с первых дней покупать дорогой городской хлеб, - к осени и так придется немало заработанных денежек истратить на еду!