На площади у церкви св. Яана собралась толпа любопытных: двое городовых толкали впереди себя пьяную, ярко разодетую женщину.
- Иди, иди, у тебя, вся жизнь впереди, успеешь еще наглядеться, налюбоваться, - сказал Виллем мальчику, который озирался на все стороны и то и дело отставал.
Скоро и самому Виллему пришлось остановиться. Где-то со стороны Тартуского шоссе послышался барабанный бой, и когда сааремааская троица вышла на перекресток Сенного рынка и улицы Роз, показавшийся на мостовой военный оркестр грянул марш. Сверкали золото и жесть на погонах шагавшего впереди офицера, сверкал серебряный шарик на дирижерской палочке, сверкали, ревя, колыхавшиеся в такт марша трубы, вечернее солнце, бросавшее свои луч и вдоль улицы, играло в их медных раструбах. Но за пышным оркестром шагали мужчины в обычном одеянии рабочего люда с немыми и горестными лицами, шагали по шести человек в ряд, и рядам этим, казалось, не было конца. Тут же, бок о бок с колонной, шли то утиравшие слезы женщины, то ребенок постарше или старушка, судорожно цеплявшаяся за руку, за полу уходившего на войну сына.
Сновавшие по тротуару люди остановились, отыскивая глазами знакомых.
- Юхан, до свида-а-ния! - крикнул какой-то рабочий в кепке, узнав среди марширующих своего товарища по цеху.
- Ну да, до свидания - на этом или на том свете! - хмуро ответил проходящий рекрут, помахав фуражкой и напрасно пытаясь улыбнуться.
Но оркестр гремел по-прежнему, и по-прежнему шагала длинная, казалось бесконечная, колонна мобилизованных к Балтийскому вокзалу, где их грузили в вагоны, вперемежку с иным живым и мертвым армейским инвентарем. «Макаки», как примера ради сам царь назвал в начале войны японцев, заставили отступить царские войска в сражениях под Порт-Артуром, Ляояном и Мукденом, а храбрые генералы Стессель, Куропаткин, Линевич и другие подобные им нуждались в срочных боевых подкреплениях. Царь лично выезжал в Белгород, Тулу, Полтаву и Москву напутствовать уходящие войска. Попы вагонами слали на фронт кресты и иконы. Казачьи, церковные, мужские, женские и детские хоры, поощряемые старательными дирижерами, кстати и некстати - только бы регенту засвидетельствовать свое верноподданничество - голосили «Боже, царя храни». Будьте покойны, все это в конце концов должно подействовать, и японцам свернут-таки шею!
- Да здравствует государь император! Смерть макакам! - закричал какой-то низенький пухлый господин на краю тротуара, привстав на носки и махая рекрутам шляпой.
Но его патриотический порыв остался гласом вопиющего в пустыне. Многие уставились на него злым взглядом, и сааремаасцы услышали, как кто-то в толпе иронически заметил:
- Ишь петух, распелся!
А другой добавил:
- Трудное ли дело в теплой квартирке за мамашиной спиной макак убивать?! А коли ружье в руки дадут, задаст он стрекача, да так, что пятки засверкают!
- Ружье! Да разве такой барин ружье в руки возьмет? Хватит и того, что он животик надрывает - «ура» кричит. Ружья для наших с тобой спин придуманы - для рабочих людей!
Пухлый господин, собиравшийся с духом, чтобы снова проорать здравицу царю, мягко опустился с носков на пятки и потихоньку исчез.
Война с Японией тянулась уже больше года. Скорой победы, которую обещали в начале войны, не было и в помине, зато оттуда, с другого конца света, прибывали нескончаемые списки павших в «вечной славе» на поле брани «за веру, царя и отечество», оттуда же, из Маньчжурии, возвращалось на родину все больше и больше инвалидов войны.
Трое сааремаасцев пристально смотрели на марширующих. Ведь из Каугатома уже несколько раз брали рекрутов и запасных, последнюю партию увели с неделю назад.
- Кусти, гляди, Кусти! - воскликнул вдруг Йоосеп, заметив в колонне новобранцев круглое лицо лайакивиского Кусти.
- Кусти, черт, ну да! - подтвердил и Лаэс так громово, что, несмотря на рев труб и грохот барабанов, его голос достиг ушей самого Кусти и заставил того взглянуть на тротуар.
- Ого, Виллем, Лаэс, Йоосеп! А мой парень, тоже сюда приехал? - спросил сорокатрехлетний воин, отец восьмерых детей, о своем старшем сыне, шестнадцатилетнем Эеду, который должен был в нынешнем году вместо отца размахивать в Таллине плотницким топором.