Он прислушался. Дождик шуршал но драночной крыше, внизу, в стойлах, стучали копытами извозчичьи лошади и жевали, громко похрустывая. Со стороны Кристининого покоса еще доносилось тявканье собак, по булыжной мостовой Раплаского шоссе тарахтела телега, а от центра города приглушенно катился слитный гул сотен голосов, тот особый городской гул, который почти не умолкает и в ночные часы.
Какое-то чутье подсказало Пеэтеру, что первая и самая грозная опасность миновала. Уж если они хотели его арестовать, то надо было сделать это на фабрике, во время работы.
В кармане тикали часы. Чиркнуть спичку и узнать время здесь, в ворохе сена, было невозможно. Он пытался заглянуть в щель, но напрасно - на дворе было темно. Но и это не вносило ясности - на исходе августа ночи уже довольно длинны. Обычно аресты проводились от часу до трех ночи, когда у людей самый сладкий сон, а на улицах меньше всего прохожих. Если и за ним пришли в такую же пору, то скоро должно наступить утро.
Послышался гудок - низкий и унылый. Он доносился издалека, со стороны моря. Это какой-нибудь пароход у острова Найсаар в дождь и туман вызывал лоцмана. Что-то теперь делает брат Сандер? Жив ли он еще или покоится где-нибудь на дне моря? Ушел из Таллина с эскадрой Рожественского, угодил плотником на транспортное судно «Корея», а после того как японцы в Цусимском проливе уничтожили царскую эскадру, про Сандера ни слуху ни духу.
От брата мысли перенеслись домой, к отцу и матери. Бароны выгнали прадеда из Рейнуыуэ, а отца из Кюласоо, ему, Пеэтеру, жандармы не дают покоя в городе, в его же квартире. Может, это кровь виновата? Нет, кровь тут ни при чем, вот ведь дядя Тынис и ладит с барами, и пользуется их милостью даже в Петербурге, насколько удалось выяснить адвокату Леви, установившему причины изменения корабельного устава сааремаасцев.
Вдруг Пеэтер задержал дыхание. Во дворе раздались шаги. Старая Полла залаяла. Шаги приближались к конюшне. Теперь уже шарили у дверей. Скрипнули дверные петли, кто-то переступил порог конюшни. Лошади в стойлах заржали, и раздался наставляющий голос Антса Луковицы:
- Ну, Каурый, уж ты и привередливый! Перед носом лежит сено, что золото, а он только и думает об овсе.
Послышались еще чьи-то шаги, и голос Важного Юхана воскликнул:
- Ишь ты, еще и пяти часов нет, я себя все считал полуночником, а ты, оказывается, уже здесь.
Пеэтер облегченно вздохнул. Это извозчики, они пришли задать овса лошадям.
- Да разве сегодня поймешь, рано или поздно. Всю ночь в доме шум и ералаш, - сказал Антс Луковица.
- Я нынче поздно приехал да с пьяной головой, так что ничего толком не слыхал, но баба толкует, что уже с вечера вокруг дома шныряли подозрительные типы, - ответил сиплый, пропитой голос Важного Юхана.
- Они и сегодня еще высматривают. Я только что чуть не споткнулся об одного - задремал, сукин сын, у ворот. Заметил меня, притворился, стерва, пьяным и заковылял дальше.
- Вынюхивают и высматривают, а подойдет время - птичка пурх! И выпорхнет из рук! Ну, кобылка, ты что нынче уши так навострила? - И Пеэтер услышал, как Важный Юхан, любивший похвастаться своей лошадью и коляской, похлопал кобылу по шее.
- Может, у кобылы уши поострее наших… Поди знай, может, птичка-то как раз здесь, над нами, на сеновале, - сказал Антс Луковица.
У Пеэтера снова остановилось дыхание.
- Эге! Как бы он сюда попал? Дверь-то была она замке! Йоосеп говорит, что он вовсе уехал вечером в Нарву.
- В Нарву! Вечером он домой с работы пришел, - когда-то он успел в Нарву поехать?
- Ты так говоришь, будто жалеешь, что человек успел уйти из лап этих ищеек. Может, ты и сам стал уже шпиком? - пробормотал Важный Юхан, который не только в повадках, но и в речах своих был чуточку насмешлив.