Да,но я по-прежнему не умею кататься на коньках.
Оярс Вациетис
Ojārs Vācietis
(1933–1983)
Великий латышский Поэт, с большой буквы. Первопроходец, создатель современного латышского поэтического языка. Пожалуй, никто прежде с такой свободой и широтой не пользовался конкретными языковыми инструментами. Обладал редкой для XX века универсальностью, будучи лириком, физиком, эпиком, философом. С точки зрения формы чрезвычайно разнообразен.
В силу космичности мировоззрения определенно наднационален. Его поэтика пронизана всеохватывающим ритмом, и – подобно джазу – близка и понятна академику и таксисту. Младшие поэты посвящали Вациетису прекрасные строки: не как учителю и коллеге, но как чему-то большему.
Антрацит
1Проехала машинас каким-то там углем.
Я всю жизнь нет-нет да и вспомнюту машинус каким-то там углем.
Я изжаждался по одиночеству,и я встретилодиночество ночи в черной накидке.
Одиночество порою необходимо,но я захлебнулся ими начал тонуть.
По одиночествуможет идти лишь умеющий плавать.Мне было позволенолишь пригубить.
Но тут прошла машинас каким-то там углем.
2Нет, не пройти мимотого антрацита.
Не я этукучу вырыл,та кучане станет мой дом согревать.
Зато антрацит добытв точно таких же шахтах,какие сам прорубал.
По точно такому же аду,черному,с блуждающими огнями,за словом идут,за поэзией и за любовью.
И часто в местах добычина поверхность земли выходиттолько глухой раскат.
Из черного колодца счастьявыносят самих углекопов,и неподобающе черными,с неподобающе светлыми глазами,они выглядятв полуденном солнечном блеске…
3А у меня ведь еще инструмент есть —только спрятан внутри.
Так долго я здесь сижу,что кусок антрацитауже перерос Гайзинькалнс,потом Эльбруси теперь, противнопоблескивая, как автоген,высится над Гималаями.
Больше не сыщешь сходствасо стеклянной горой,где конь золотой годится.
Ни с чем больше нету сходства —того, что я ощущаю,тоже не объяснишь.
Нет,пока я не подобралсяк бесконечному,но определенно ползу вперед.
Не то, чтобы я понималбесконечность,однако вижу,откуда растет антрацит,и чувствую то, что положено,глядя на звездные пляски…
Что-то в них от меня самого,так же, как в черномискрящемся антрацитеили Млечном пути,научиться ходить по которомупока невозможно.
Серого цвета
Я превратилсяв одно-единственное серое око:из серых лужпьют серые голуби;серый дождиксерые луживгоняет в серую дрожь;
на горизонтеиз серых башенсерая клякса…
Серый туман,клубясь, наползает,как пепел пожарища…
Я превратилсяв одну-единственную серую ноздрю:ворсинки шарфаменя щекочут —как в двигателях сожженный бензин;серые пятнана досках лесов —как будто плотник прошелся;запах гари —
вчера в этом городедень загорелся, скроенный наспех,и я в этосерое утровчерашний угар вдыхаю.
Он – старый солдат,проснувшийся от одной-единственнойболи в костях,ноющих к перемене погодыв местах ранений,которые многих на той войне выжглидотла, —он тоже чует запах горелого.
Он – мчась по ступенькам —еще выстраивает те формулы,что заставят шататься фундамент физики,скрепляя который,сгорели многие, —и снова воняет гарью.
И по всей квартире,по всей улице,по всему городупаленого серый запах.
Я просыпаюсьв час предрассветных сомненийи по уши зарываюсь в серый и рыхлый пепел,по которому мы ежечаснои ежеминутнобредем к своимсобственным радугам.
Мы каждое утро,порядком еще не проснувшись,влезаем в этотвчерашнийгустой серый пепели, почти не задумываясь,трамбуем его,превращая в асфальт на сегодня.
«Я рад...»
Я рад,что тогда ошибся,и то, чего я боялся,оказалось зверью на пользу.
Я боялсятех красных ягодна снегуи выше —в стеклянных сучьях,ибо, будучи человечьей породы,я видел тамкапли крови…