— Мне Наполеон разорение принес, — твердо ответил Бенинсон. — Как же иначе? Разве мы не одного отечества люди?!
— Одного отечества?! И это после того урона, который претерпело оно по вине вашей?! И хотя изворотливость ваша не имеет предела, обязываю вас представить полный отчет о проступках своих!
— Не так, все не так, зачем такие страшные слом вспомнили? — пробормотал Бенинсон. — Лишь то правда, что в стороне от битвы стоять не хотел. Истинный позор испытал, когда смотрел, как Чичагов сбежал из города. Брат потом плакал, просил не ходить к реке, он и в лодке, когда в ней был, все уговаривал меня на свой берег плыть… Отпустите брата моего, случайный он здесь человек, душа невиновная…
Но Гридин будто бы и не слышал, о чем говорит ему Бенинсон. Глаза его наполнялись гневом.
— И почему мне не домыслить, что ущерб сей сделан в отместку за неполное гражданство свое?!
— Отчего же оно неполное? — еле слышно спросил Бенинсон.
— Оттого оно и неполное, что нет вам доверия, — с усмешкой произнес Гридин. — Последнее происшествие не тому ли грозное доказательство?! Коли согласны прояснить полную картину происшествия, то отправлю в столицу, в следственную комиссию, нет — здесь жизни лишитесь…
— Нельзя говорить чего не было, Бог накажет, — не глядя на Гридина, проговорил Гумнер.
— Во всем откроетесь, заодно и брата спасете, — сказал Гридин Бенинсону.
— Так ведь и не знаю я, господин Гридин, о чем врать должен?! — воскликнул Бенинсон.
— Врать?! — закричал Гридин и распахнул дверь.
В горницу вошли два жандарма.
— В баню его! Тотчас! И розгами! Розгами! Пока говорить не станет!
— Отца моего тоже розгами били, чтобы сказал, где девочку закопал, — прошептал Гумнер и закрыл ладонями лицо.
Глава XV
Разговор с Бенинсоном Гридина утомил. От напряжения, в котором он пребывал, стали дрожать пальцы и дергаться одно плечо. Гридин насилия не любил, но где был иной способ, чтобы такого ловкого и хитрого человека как Бенинсон заставить говорить правду? Кстати, вспомнилась тут и мебель из Парижа.
От раненого, которого привезли на хутор из Брилей, Гридин узнал, что Наполеон через Зембин пробивается к Вильне, а на левом берегу в стороне от переправы беспрестанно слышится гром пушек.
— А как же мосты через Гайну? — спросил с изумлением Гридин. — Разве они не сожжены?
— Так ведь мы так далеко к Зембину никогда и не уходили, — ответил раненый.
На столе перед Гридиным лежало сопроводительное письмо в следственную комиссию, которое он начал было сочинять — на всякий случай. Пришел жандарм и сообщил, что злодей молчит и не взять ли в баню другого лазутчика. Гридин вдруг вспомнил, как ликовал Гумнер, стоя возле паровой машины, но немедля отбросил прочь эти мысли. Возможно, что Гумнер не знает всей правды, подумал Гридин, а Бенинсон столь изворотлив, что никогда ее не откроет. Все это было очевидно. А посему не лучше ли было прекратить истязания и поступить с братьями так, как и следовало поступать с вражескими лазутчиками.
Гридин ничего не успел ответить первому жандарму, как появился другой и сообщил, что перед дверью избы стоит управляющий из имения княгини Осташковой господин Энгельгардт и просит разрешения войти. Странное совпадение событий и обстоятельств было столь подозрительным, что возбуждение Гридина вновь стало чрезвычайным.
— Вы вот что, — горячо заговорил Гридин, обращаясь к обоим жандармам, — того, кто в бане, немедля проводите обратно в горницу. Однако никак невозможно допустить, чтобы прибывший господин мог его увидеть. Дабы воспрепятствовать их встрече, господина Энгельгардта немедля отвести за угол избы, и пусть ждет там знака, а как знак будет, проводите его в баню, куда вскоре явлюсь и я сам…
Энгельгардт, прибыл на хутор неслучайно. Уже после того, как там появился Гридин, хозяин хутора втайне от жандармов послал сына в имение княгини Осташковой, чтобы сообщить Энгельгардту, в каком бедственном положении оказались его братья.
В офицере, который, согнувшись у дверного косяка, вошел в баню, Энгельгардт сразу узнал Гридина, и огорчение его и беспокойство от того, что он не был допущен в избу, стало еще больше.
— Вот уж никак не думал, что доведется мне вновь вас увидеть, любезный Михаил Григорьевич. Так ведь? Не запамятовал? — сказал Гридин, справляясь с волнением, которое все сильнее захватывало его. — И если довелось нам вновь встретиться, то об одном только и сожалею, что случилось это не при прежних обстоятельствах, а при нынешних. Да и место, куда пригласил вас для беседы, столь низкого качества, что мне перед вами неловко… Однако кругом народ, народ, а нам с вами, Михаил Григорьевич, любые свидетели только помеха. Не правда ли?