— Вот здесь, мсье, на этом самом месте, где я теперь стою, он остановил карету, чтобы пропустить вперед себя даму. До этого она никак не могла пробиться к мосту. Вскоре ее карета свободно покатилась вперед, а император спросил моего друга майора фон Грюнберга, который держал на руках левретку, не желает ли он продать ему свою собачку. Лицо Грюнберга стало столь печальным, что император тут же воскликнул: «О, как я вас понимаю! Вы не хотите расстаться с вашим верным другом. Желаю удачи, майор».
— И что же: повезло майору? — быстро спросил один из офицеров.
— О, мсье, был бы счастлив сообщить вам об этом, — вздохнул рассказчик, — но это не так.
Вскоре на правом берегу показалась телега, сопровождаемая жандармами. Гридин поскакал было к переправе, но затем сдержал лошадь и направил ее к сосне. Вскоре к сосне подкатила и телега. Никто из братьев не искал глазами Гридина. И по этой причине, и потому еще, что лица их были спокойны, Гридин почувствовал досаду. Он предполагал, что перед картиной неотвратимой смерти Бенинсон или даже Энгельгардт не выдержат и произнесут все те признания, которых он так ждал от них на хуторе. Но даже если бы слова сии были произнесены, судьбу братьев Гридин уже изменить не мог.
Жандармы разобрали веревки, которые были брошены в ту же телегу, и стали быстро прилаживать их к ветвям. Когда все было готово, братьям велели встать.
Подогнали еще одну телегу, на которую поставили Бенинсона и Гумнера. Гумнер снял очки и положил их в карман. Энгельгардт сбросил шубу.
Гридин развернул приговор и приготовился его читать. Вокруг сосны становилось многолюдно. Среди российских воинов, как конных, так и пеших, стояли также и крестьяне. Чуть в стороне толпились пленные.
Гридин, глядя в текст, который долго сочинял ночью, желал поначалу читать его весь, но вскоре сбился, буквы поплыли перед глазами, и кончилось тем, что он отчаянно прокричал в толпу самое короткое извещение, которое пришло ему на ум:
— От имени его величества императора Александра I адмирал Чичагов повелел наказать смертью через повешение пособников злейшего врага нашего Наполеона Бонапарта — Энгельгардта Мойшу, Бенинсона Лейба и Гумнера Боруха, мещан борисовских. Приговор подлежит исполнению немедленно!
Когда на Энгельгардта опускали петлю, он стоял с закрытыми глазами. Пальцы, которые коснулись его шеи, дрожали. Энгельгардт открыл глаза и увидел перед собой испуганное лицо молодого жандарма. Бенинсон и Гумнер уже произносили первые слова молитвы.
— Не бойся, — сказал Энгельгардт, глядя в глаза жандарму, — нет на тебе вины за мою смерть.
И в то же самое мгновение лошади рванули с места, и еще три жизни добавились к тем тысячам и тысячам жизней, что были погублены в последние дни на обоих берегах Березины.
Глава XVIII
Ночь Гридин провел в одном из домов на мызе Старый Борисов, рядом с имением князя Радзивилла. Утром он намерен был прибыть в штаб к Чичагову. Действия отступающего Наполеона теперь вызывали среди многих русских офицеров снисходительные насмешки. Страх перед преследователями был так велик, что французы разрушали за собой мосты через Гайну, ничуть не задумываясь о том, что действия сии производились совершенно напрасно. Мороз так сковал речку, что догонять Наполеона можно было теперь не только в любом ее месте, но даже и по болотам.
Когда утром Гридин вновь прибыл к переправе, ему не терпелось как можно скорее попасть на правый берег. Большую часть пленных куда-то увели. У нескольких ярко пылающих костров грелись те, кто был оставлен, чтобы чинить переправу. Из дворов доносились громкие голоса мужиков и баб.
Гридин, никак не желая смотреть в сторону сосны, все же нечаянно повернул голову и с удивлением увидел, что казненных под ветвями нет, а только болтаются на ветру концы трех веревок. Денщик Гридина Федор поскакал к мужикам и от них узнал, что произошло.
— Поздним вечером приезжали на телеге жиды и забрали своих покойников, — доложил он Гридину. Помолчал, потом добавил: — Темные люди!
— Отчего же? — спросил Гридин.
— Так ведь оттого, что думают, будто бы жиды наши погублены безвинно.
Слова были пустыми, однако Гридин испытал вдруг непреодолимое желание быть в эти часы в городе. Он медленно развернул лошадь обратно к борисовской дороге и после некоторых раздумий пришпорил ее…