Размышляя об этом, я знал, что задолго до кампании 1812 года адмирал боготворил гений Наполеона. Когда он был морским министром, на его рабочем столе стоял бюст Наполеона, и многие осуждали его за это. Адмирал был вольнодумцем и отчаянным противником крепостного права. Когда он стал дежурным генерал-адъютантом, то много говорил об этом с Александром I. Адмирала не любили два таких совершенно разных человека, как поэт и министр Державин и граф Аракчеев. Сам адмирал к самым счастливым годам своей жизни относил те, которые он прожил в век Екатерины…
Тайная идея адмирала, когда он вошел в Борисов, думаю, состояла в том, что Наполеон, обнаружив все дороги к отступлению отрезанными, отдаст распоряжение войскам прекратить бессмысленное кровопролитие. Поставив себя на самую слабую позицию, адмирал как бы призывал Наполеона к благоразумию. Вот отгадка, которая кажется мне наиболее вероятной, хотя я понимаю, что доказать это твердо не смогу никогда. Сдавшись в плен именно Чичагову, Наполеон, так казалось адмиралу, должен был не столь сильно чувствовать свое унижение. Адмиралу к тому времени было 45 лет, он был честолюбив и желал бы занять в истории отечества место, которое наиболее соответствовало бы его достоинствам. И именно в эти дни перед ним открылась вдруг возможность стать для России победителем Наполеона, а для Франции — его благодетелем…
В архиве адмирала Чичагова я нашел одну запись, которая сделала его для меня совершенно современным человеком. Когда Павел I узнал, что адмирал желает взять в жены дочь английского моряка, он пришел в ярость. Павлу I доложили, что адмирал намерен и сам стать английским моряком. Тогда по распоряжению императора Чичагова в одном нижнем белье провели по всему дворцу и затем отправили в крепость. Через несколько дней Павел I одумался, и все уладилось, но Чичагов потом всю жизнь думал о Павле I с содроганием. А запись Чичагова такая: сидит Павел I перед окном, и ему читают прошения. И после прочтения каждого из них он милостиво кивает головой: «Согласен, согласен, согласен…». И вдруг император увидел на площади человека в круглой шляпе, ношение которых было им запрещено. Весь Петербург ходил тогда только в треуголках. И тогда после прочтения всех следующих прошений он стал произносить: «Отказать, отказать, отказать…».
Это напомнило мне историю, которую рассказывали в лагерях о Швернике. Якобы раз в неделю его привозили на московскую окружную дорогу, где стояли вагоны с просьбами о помиловании. Он брал мел и на каждом из вагонов писал: «Отказать, отказать, отказать…».
Вместе с ядрами французских пушек адмирал как бы получил в Борисове воздушное послание от Наполеона, извещающего, что смерть для него намного предпочтительнее самого почетного плена. Однако адмирал желал стать победителем Наполеона, но, думаю, никак не его погубителем… Правда, если в первом случае я смело мог выдвинуть свою версию и прямо сформулировать ее, то в случае с переправой сделать это мне становится весьма и весьма трудно.
Драма, которая разыгралась у Студенки, содержала в себе много странностей. Через много лет внук адмирала Леонид Чичагов напишет об нем: «Доныне он известен лишь как Главнокомандующий Дунайскою армиею в 1812 году и как лицо, несправедливо обвиненное фельдмаршалом Кутузовым в пропуске Наполеона при р. Березине. Поэтому мы едва ли ошибочно скажем, что Павел Васильевич как государственный деятель еще совершенно неизвестен. На нас лежит обязанность во всей ее полноте обрисовать личность адмирала Павла Васильевича — так как нам, естественно, более чем кому-либо другому, известны во всех подробностях обстоятельства его долговременного служебного поприща, по которому он шел неуклонно, никогда не упуская из виду благой цели пользы отечества, гордо попирая зависть и клевету, шипевшие под его стопами. Для нас также кажется весьма странным, что характер его не был понят не только современниками, но и потомками, историками».