Отец понимал, что эта авантюра изначально обречена на провал, на большие человеческие жертвы. Необходимы были энергичные меры, которые бы позволили предотвратить кровопролитие. И тогда он предложил пойти на такой шаг — допустить утечку полученной информации. Его предложение сводилось к тому, чтобы сами меньшевистские руководители узнали из достоверных источников: Грузинская ЧК располагает полной информацией о готовящемся восстании, а следовательно, надеяться на успех бессмысленно. Орджоникидзе, видимо, получив согласие Москвы, не возражал: в той непростой обстановке это было единственно верным решением. Но меньшевики этой информации не поверили и расценили ее всего лишь как провокацию…
В Грузию был направлен один из лидеров меньшевистского движения, руководитель национальной гвардии Джугели. О его переброске отец узнал заблаговременно от своих разведчиков и, разумеется, принял меры: Валико Джугели был взят под наблюдение с момента перехода границы. Но всего лишь под наблюдение — арестовывать одного из влиятельных лидеров меньшевиков не спешили. Само пребывание Джугели в Грузии решено было использовать для дела. По своим каналам отец предупредил Джугели, что для Грузинской ЧК его переход границы не секрет и ему предоставлена возможность самому убедиться, что восстание обречено на провал.
К сожалению, и эта информация была расценена как провокация чекистов. Джугели решил, что ГрузЧК просто боится массовых выступлений в республике (так оно во многом и было. — Б. С.) и неспособна их предотвратить, поэтому пытается любыми средствами убедить меньшевистское руководство в обратном.
Джугели все же был арестован, но из-за досадной случайности — его опознал на улице кто-то из старых знакомых, и его официально задержали. Уже в тюрьме Джугели ознакомился с материалами, которыми располагала разведка ГрузЧК, и он написал письмо, в котором убеждал соратников отказаться от выступления. Ни за границей, ни в самой Грузии к нему не прислушались. Восстание меньшевики все же организовали, но, как и следовало ожидать, армия его подавила, а народ понес бессмысленные жертвы, которые вполне можно было избежать. Если бы Орджоникидзе вмешался, кровопролития еще можно было не допустить, потому что в первые же часы все руководители восстания были арестованы, склады с оружием захвачены. По сути, армия громила неуправляемых и безоружных людей…"
Казалось бы, сыну выгодно представить отца в выгодном свете. Вот и придумал красивую сказку про Лаврентия Павловича — гуманиста, всеми силами стремившегося не допустить напрасного кровопролития. Тем более что существуют слухи (только слухи; документов на сей счет до сих пор не опубликовано), будто как раз своей жестокостью при подавлении грузинского восстания Берия заслужил внимание и благосклонность Сталина. Но более логичным кажется предположение, что Джугели, как и бывший мэр Тифлиса Баня Чикашвили и бывший член Конституционной ассамблеи Грузии Ной Хомерики, были выслежены и арестованы чекистами в надежде обезглавить готовившееся восстание и тем самым либо предотвратить, либо значительно ослабить его. Однако восстание, вопреки ожиданиям Берии и его сотрудников, оказалось довольно мощным и продолжалось более двух недель. Сначала повстанцам сопутствовал успех. Им удалось овладеть рядом городов Западной Грузии, в том числе Чиатурой, Сухумом, Батумом и Кутаиси. Бои шли даже в пригородах Тбилиси. Но вскоре для борьбы с восстанием были переброшены дополнительные части Красной Армии, и под натиском численно и технически превосходящего противника сторонники независимости Грузии вынуждены были отступить. В начале сентября часть из них через Батумский порт ушла морем в Турцию. Многие раненые повстанцы были захвачены в плен. Ряд из них, а также арестованных накануне восстания Джугели, Хомерики и Чикашвили расстреляли, других отправили в концлагеря.
Накануне восстания Берия попробовал сменить место работы. В конце уже цитировавшейся автобиографии 1923 года, написанной накануне восстания, Берия просит ЦК предоставить ему возможность продолжать образование в техническом институте, поскольку видит свое призвание именно в этой отрасли знаний, имеет уже законченное специальное техническое образование и сможет отдать свой опыт и знания советскому строительству именно в этой области, а партия сможет после завершения учебы использовать его там, где сочтет нужным. Лаврентий Павлович не стыдился признаться: "За время своей партийной и советской работы, особенно в органах ЧК, я сильно отстал как в смысле общего развития, так равно не закончив свое специальное образование". К моменту своего отъезда из Баку в Тифлис в 22-м году Лаврентий Павлович успел закончить два курса Бакинского технического института, в который было преобразовано прежнее техническое училище. В 1921 году Берию даже собирались командировать в Бельгию для изучения технологии нефтедобычи, но потом передумали и направили на оперативно-чекистскую работу, где он к концу 23-го достиг немалых успехов. И вдруг чекиста охватывает тяга к техническим знаниям. Он готов оставить так успешно начавшуюся чекистскую карьеру. Не странно ли? Думаю, что одной из причин вновь проснувшейся тяги к техническим знаниям было то, что Лаврентий Павлович осенью 23-го догадывался о том, что меньшевики рано или поздно поднимут народ на восстание, и ему, как одному из руководителей ГПУ, придется топить мятеж в крови. Берии не хотелось участвовать в бессмысленном уничтожении соотечественников-грузин. Поэтому и пытался предотвратить выступление, хотя и понимал, что шансов на это мало: не было у меньшевиков доверия к чекистам. А заодно пробовал вернуться в Баку, в институт, чтобы не участвовать в будущей расправе над повстанцами. Не получилось.
Если бы старшие товарищи удовлетворили тогда просьбу Лаврентия Павловича, его судьба могла служиться гораздо счастливее. Стал бы Берия со временем видным руководителем нефтяной промышленности. Здесь было больше шансов, чем в партийном или чекистском аппарате, пережить чистку 1937–1938 годов, особенно, если бы к тому времени Берия не успел подняться слишком высоко по служебной лестнице. Его административные способности помогли бы ему сделать хорошую карьеру в годы Великой Отечественной войны и в последние годы правления Сталина. Во времена хрущевской оттепели или брежневского застоя Берия имел бы все шансы дорасти до заместителя или даже первого заместителя главы правительства, и скорее всего тихо ушел бы на покой персональным пенсионером союзного значения, как какой-нибудь Байбаков. Не было бы рокового выстрела в бетонном бункере штаба Московского военного округа в 53-м, завершившего его жизнь, но не было бы в той жизни и руководства карательным ведомством после Ежова и атомным проектом. Не стал бы Берия маршалом, и не вошел бы в Большую Историю, пусть, по мнению большинства, и со знаком минус.
Рискну высказать и совсем крамольную мысль. Лаврентий Павлович понимал, что чекистская работа — дело грязное, и у молодого студента в ту пору не очень лежала к ней душа (потом — втянулся). Вот и попытался в последний раз соскочить с чекистского поезда, перейти на работу более чистую, к которой имел склонность еще до революции. Но стать инженером-нефтяником не удалось. Потом власть развратила Берию, да и выйти из системы он уже не мог. А когда попытался в 53-м эту систему реформировать, оказалось, что плата за выход — жизнь.
С несостоявшейся поездкой в Бельгию связана женитьба Берии. Вот что рассказала об этом в годы перестройки его вдова Нина Теймуразовна Гегечкори: "Я родилась в семье бедняка. Особенно трудно стало матери после смерти отца… Росла я в семье родственника — Александра Гегечкори, который взял меня к себе, чтобы помочь моей маме. Жили мы тогда в Кутаиси, где я училась в начальной женской школе. За участие в революционной деятельности Саша часто сидел в тюрьме, и его жена Вера ходила встречаться с ним. Я была еще маленькая, мне все было интересно, и я всегда бегала с Верой в тюрьму на эти свидания. Между прочим, тогда с заключенными обращались хорошо (это свидетельство противоречит утверждению самого Берии в автобиографии 23-го года, будто в Кутаисской тюрьме были невыносимые условия. — Б. С.). Мой будущий муж сидел в одной камере с Сашей. Я не обратила на него внимания, а он меня, оказывается, запомнил.
После установления Советской власти в Грузии Сашу, активного участника революции, перевели в Тбилиси, избрали председателем Тбилисского ревкома. Я переехала вместе с ними. К тому времени я была уже взрослой женщиной, отношения с матерью (имеется в виду приемная мать — жена Саши Вера. — Б. С.) у меня не сложились.