Она отбивается от него ногой:
— Нет!
— Я знаю.
Схватив Клэр за руку, он удерживает ее над головой. Ее рост сразу же кажется выше. Волосы у нее под мышками рыжевато-светлые — размытая версия волос на голове. Все еще сидя на ней верхом и держа ее руку запрокинутой за голову, он пишет чуть ниже ее руки, ближе к спине.
Ее кожа двигается под пером ручки, и ему приходится надавливать, чтобы чернила писали. Она не шевелится… Может, затаила дыхание? «Meine»[14], — пишет он. Надпись выглядит совсем как татуировка, если не считать чернильной кляксы на хвосте последней буквы «е». Чернила высыхают, и кажется, будто они въелись в кожу, а не нанесены на ее поверхность. Надо было сделать надпись красной ручкой, как клеймо на мясной туше. Meine Liebe[15].
— Ну, что там? — Ей не терпится увидеть надпись.
Он отпускает ее руну и снова валится на кровать. Широко раскинув ноги, он смотрит в потолок. Счастливый. Вот что такое счастье. Его лицо раскраснелось, ладони вспотели. Он произносит эти слова тихо, по-английски, надеясь, что она смотрит на него. Он чувствует, как сначала его передние зубы касаются нижней губы, а затем язык касается передних зубов. Затем его губы смыкаются, плотно сжимаясь, прежде чем распахнуться: «Я счастлив».
Она сидит на кровати, подняв руку вверх, и пытается разглядеть татуировку. Пытается рукой отвести с той стороны грудь, а другая грудь бесцельно болтается.
— Что там написано?
Он ничего не говорит.
— Энди, ну, что там?
— Не скажу, — отвечает он, ухмыляясь.
— Энди, ты ведешь себя дерьмово.
Она встает с кровати и идет по коридору в ванную.
Слышен щелчок выключателя. Он перекатывается на край кровати, ему видна ее вытянутая тень на полу коридора.
— Meine? — Из ванной она возвращается хмурая. — Это значит «моя»?
Он смеется:
— Ну, конечно, дорогая.
— Энди, я не твоя.
Надув губы, она подходит к кровати.
Блин, как же она красива!
— Да моя ты, моя. — Он берет ее за руки и тянет на кровать. Целует ее, обнимает. Прижимая ладонь к ее спине, он надеется, что «татуировка» отпечатается у него на руке. — Прямо сейчас ты именно такая, воробышек.
И снова, когда она проснулась, Энди уже ушел. Ее жизнь шла по замкнутому кругу, и из него нужно было как-то вырваться. Она приняла душ, от недостатка движения мышцы оставались напряженными. Вернувшись в спальню, она заглянула в ящик тумбочки около кровати. Там ключа не оказалось. Осмотрела пол. Ничего. Внезапно в спальне стало душно, будто комната что-то скрывала, знала больше, чем она. Все еще обернутая полотенцем, она прошла в прихожую, гостиную, кухню, осматривая каждую поверхность. Фотоаппарат лежал на столе, где Энди оставил его вчера вечером. Дойдя до входной двери, она нерешительно попробовала открыть ее. Она поняла — это тупик.
Наверняка он оставил ключ для нее. Невозможно, чтобы он снова забыл. Она вернулась в спальню и оделась, поправила простыни на кровати, оттягивая момент, когда ей придется всерьез заняться поисками ключа. Уже зная, что она там найдет. Опустившись на колени, она заглянула под кровать, циновки из морской травы впились ей в ладони и колени. Ничего.
В кухне она огляделась в поисках записки, которая подтвердила бы, что Энди не забыл о ней. Но казалось, она только сейчас вторглась в его жизнь — не было никаких следов доказывающих ее существование. Он просто забыл оставить ей ключ. Вздохнув, она открыла холодильник. Все выглядело немного иначе, чем то, к чему она привыкла. Пытаясь расшифровать этикетки на приправах, она заметила, как сильно ей не хватает языка. Как она зависит от слов, которые помогли бы ей, напомнили о том, что она любит и что не любит; ей приходилось тщательно обдумать различия между чеддером и эдамом, малиновым и клубничным вареньем. Нарезав хлеб, сыр и яблоко, она поставила на стол тарелку для завтрака и выложила на ее край несколько приправ. Она попробовала вызвать в воображении лицо Энди, но ей удалось вспомнить только обрывок его улыбки и прикосновение его рук к своей талии. Забыть совсем не трудно: все, что она знала о нем, стремительно отошло в прошлое, в настоящем же на первый план выступило его отсутствие.
Поев, она снова попыталась открыть входную дверь. Снова начало подниматься раздражение — как можно быть таким рассеянным? Неужели он начисто забыл о ней где-то на пути между кроватью и лестничной площадкой?
В гостиной она перебирала пластинки, посмотрела книги на книжной полке. Все названия на немецком, что несколько странно для преподавателя английского языка. Включив телевизор, она принялась «листать» каналы. Новости и музыкальные клипы. Выключила телевизор и бросила пульт на диван. Воздух в квартире казался спертым. Она понимала, что он такой только в ее воображении, но все равно хотелось открыть окно. Она попробовала открыть все окна по очереди, с возрастающим разочарованием дергая за ручки, но ни одна из них не поддалась. Во дворе не было никакого движения, и она не могла бы сказать, есть ли на улице ветер. Небо ободрало с себя краски до безликого серого цвета, до которого никому не было дела. До возвращения Энди оставалось не меньше шести часов.