Сборы были недолгими. В марте 1876 года он за месяц предупредил начальство об уходе. Те решили, что он недоволен жалованьем и клятвенно обещали улучшить его положение: «Я страшно боялся, что они это сделают и лишат мой разрыв с ними оправдания. Я поблагодарил их, добавив, что так или иначе решил уехать. Возьмись я толковать им свое решение, ей-богу, не нашел бы убедительных слов. Все это их несколько уязвило, и моему дядюшке они объявили, что, несмотря на все их усилия, я просто уперся на своем. Так и было». Заботясь о будущей службе сына, отец вытребовал из конторы свидетельство о его подготовленности к работе кассиром и все не мог понять, почему этот благоразумный поступок вызвал такую бурю гнева у Джи-Би-Эс.
Прошло несколько сладостных дней, не разбитых хождениями в контору, Шоу собрал саквояж и отбыл на пароходике в Англию без сожалений и сентиментальных прощаний.
МЕККА
Была ранняя весна, когда однажды утром Джи-Би-Эс сошел с поезда в Юстоне и носильщик приветствовал его на странном наречии: «Ensm’faw weel?»[12]
Не напрасным оказалось чтение Диккенса: Шоу мысленно восстановил недостающие звуки и выбрал карету. Кеб выглядит странно: как в него влезают? И как вылезти обратно?
Минуло шесть лет со дня смерти Диккенса, но в глазах Шоу Лондон оставался творением писателя: улицы, которыми он пробирался, казались ожившими диккенсовскими страницами.
Лондон не ударил в грязь лицом, и молодой ирландец переживал душевный подъем, обозревая город, намеченный им к завоеванию. Он еще не ведал, с чего начать кампанию, — не было ни программы, ни плана, он не представлял себе тактики, не знал даже определенной цели: «Обычное значение слова «честолюбивый» всего меньше подходит ко мне. Должен лишний раз признаться, что для подножек и драк я не гожусь; не прельщают меня и лавры победителя. Меня выручило земное притяжение, усидчивость и трудолюбие стали моей второй натурой; я работал запоем (папенька страдал им буквально), а лень и душевная мягкость не допускали выгадывать счастливый момент или хватать денежный куш — настоящий-то честолюбец таких вещей не прозевает».
На зависть усердному бобру он без видимой надежды кропает романы — пять объемистых сочинений. Окончание каждого из них приносит ему лишь горечь и стыд. Он сидит за ними, как ученик за уроками. Что-то надо было делать, и он писал, потому что ничего другого делать не умел.
Но те страшные и безденежные годы ученичества отблагодарили его великолепным профессионализмом. Впредь он не будет знать трудностей, берясь за перо. И найдет поразительное утешение, которое позже выскажет его Цезарь: «Тот, кто никогда не знал надежды, не может отчаиваться»[13].
Мать и сестру он разыскал в тупике неподалеку от Бромптонроуд; тупичок звался Виктория-Гроув, и имел он самый деревенский вид: кругом сады и огороды. Родные занимали половину дома под номером тринадцать. Мать зарабатывала преподаванием, сестра пела. «Отец остался в Дублине и каждую неделю отрывал нам от своих скудных средств фунт стерлингов. Но мы перебивались: залезали в долги или выкручивались сами, пощипывая 4000 фунтов материнского наследства, — ее опекунские полномочия возрастали по мере вхождения троих детей в возраст».
Жилось трудно, и приезд Джи-Би-Эс только прибавил забот. Первым делом он упросил мать выучить его пению. Семейный бюджет ничего от этого не выиграл. Потом он научился, «громыхая басами в нужном темпе, играть в дуэте с сестрой классические симфонии и оратории». И это не облегчило положения. Дело чуть не кончилось сумасшествием матери, когда он принялся за свои любимые отрывки из вагнеровского «Кольца Нибелунгов». «Мать ни разу не пожаловалась, но, когда мы уже разъехались, признавалась, что частенько уходила всплакнуть. Как больно казнит меня эта мысль! Учини я даже убийство, и то совесть вряд ли угнетала бы меня больнее. Если бы я мог заново пережить свою жизнь, я посвятил бы себя борьбе за наушники и микрофоны, дабы маньяки-музыканты тревожили звуками одних только себя. В Германии закон велит закрывать окна при игре на фортепиано. Но какой от этого прок ближайшим соседям? Музыкой нужно заниматься только в полностью звуконепроницаемой комнате; в противном случае равняйте эти занятия с уголовным преступлением. Следует также страхом конфискации обуздать громкоговорители».
12
Носильщик спрашивает у Шоу на простонародном диалекте кокни, какой он желает взять экипаж: хэнсом-кеб или просто карету?