«Святой Иоанне» был посвящен весь 1923 год. Но это не значит, что ему не докучали с другими делами. Многие решили, что после «Мафусаила» Шоу уже нечего больше сказать человечеству и как драматургу ему пора ка покой. Сценическое общество было готово завалить его работой, и трижды в течение года ему пришлось убеждать Ли Мэтьюза, что «жизнь не грезы. Жизнь есть подвиг!».
18 января: «Я не могу писать предисловия к чужим книгам — с меня хватает своих. Объяснить причину? Предисловие Шоу это теперь стандартный товар. На его изготовление и отделку уходит несколько месяцев. Это по сути дела трактат, посвященный определенной теме и занимающий около сотни страниц. Если ка рынок попадет хотя бы одно предисловие, не отвечающее данному стандарту, моя фирма навеки лишится доброго имени… Я поехал на десять дней в Борнемут, чтобы восстановить силы. А вчера, на следующий день по возвращении, меня свалила самая страшная головная боль из всех, что на меня когда-либо ополчались. Что может быть хуже, чем отдых?»
6 июня: «Нет и нет — к чертям собачьим! Неужели Вы, неужели кто-нибудь другой способен приглашать через газеты публику пожаловать на «Вольпоне» — хотя бы в знак личного одолжения?.. В самом деле, с какой это стати я стану созывать публику на пьесу Бен Джонсона? Это его забота, не моя».
5 ноября: «Пусть его лопнет Ваш бюллетень! На 3000 слов я сейчас не способен. Мне нужно опубликовать и поставить мою Жанну д’Арк. Мне нужно после многолетних оттяжек разморозить, наконец, капитал, помещенный в издательское дело, и собрать все-таки собрание своих сочинений. Если я брошу писать статьи — для тех, кто в моей помощи действительно нуждается, — никто другой этим делом не обеспокоится. Поэтому поберегите меня хоть какое-то время. Я скоро исправлюсь».
Случай с Артуром Бингэмом Уокли, театральным рецензентом «Таймс», весьма своеобразно осветил вечную тему дружбы. Артуру Б. Уокли Шоу посвятил в 1903 году «Человека и сверхчеловека».
Когда было объявлено о постановке «Святой Иоанны», Уокли встретил это сообщение статьей, где обрушился на работу, которой не видел и не читал, потому только, что нашел ее предмет слишком высоким и серьезным для драматурга с такими наклонностями, как у Шоу. Это был беспрецедентный в истории критики случай. Газета по неосторожности опубликовала статью, о чем автор статьи вскоре пожалеет.
Актрису на роль Жанны Шоу нашел еще перед тем, как была написана пьеса. Много лет назад он присоветовал Сибил Торндайк, намеревавшейся играть Кандиду, «отправляться домой, подучиться домашнему хозяйству, родить четверых, а то и шестерых детей, а потом уже вернуться и показать мне Кандиду». Торндайк последовала его совету и в свое время Кандиду сыграла.
После войны Сибил Торндайк со своим мужем Льюисом Кэссоном давали программу из нескольких легких пьесок. «Я была недовольна, — рассказывает Сибил. — Хотелось сыграть настоящую, большую роль. Мы с Льюисом решили поставить для утренников «Ченчи»[168]. Нас никто не поддержал. Леди Уиндхем назвала это пустой затеей. Друзья пророчили банкротство. Но нам было нечего терять. Нужно было оправдаться перед собой. И, можете себе представить, нас ждал триумф. Раз в жизни мечта стала явью. «Ченчи» имела большой успех, с лихвой покрывший убытки, которые мы понесли, сняв с репертуара легкие пьесы. И благодаря «Ченчи» я сыграла лучшую роль в своей жизни: кажется, именно увидев меня в сцене суда, мистер Шоу сказал, что нашел свою Жанну».
Торндайк и Кэссон поехали к Шоу в Эйот-Сент-Лоренс, и драматург прочел им пьесу. Этот день стал для Сибил праздником: «Как он читал! Так великий исполнитель чувством нащупывает путь к каждой ноте. Это была настоящая музыка, каждый персонаж — особый инструмент, и он играл на всех сразу. Этой великой симфонии мне не забыть…»
Трижды она присутствовала на авторской читке пьесы. У других известных исполнительниц не было этого преимущества. Вот они и не смогли сыграть Жанну столь же красиво, умно, столь же безукоризненно. Так, по крайней мере, считал сам Шоу.
Перед началом репетиций он спрашивал у Торндайк:
— Вы читали что-нибудь о Жанне?
— Все, что могла достать.