Я кивнул, и Клеан продолжил.
— Одна из таких тварей отвесила оплеуху старине Берри, и тот решил, что встретил свою судьбу. Тварь изменчива даже в его памяти; Берри понимает причину, но потворствует этому, пестует ложные воспоминания, позволяет себе бредить. Заставляет себя и других верить в этот бред…. Надеется, что таким образом возможно сделать тварь реальной! Редкостная глупость — но попробуйте сказать это Берри! Да поздно уже, теперь-то… — Клеан сник: каким бы он ни был циником, Берри Бон, все же, был ему дорог.
— Допустим, я вам поверил… Допустим, все так. Но с какой стати старина Берри решил, что эта его тварь — женщина? — Я был не на много меньшим циником, чем Клеан.
— Последнему, кто, на моей памяти, спросил его об этом, он едва не проломил голову, — хмыкнул Клеан. — Так что я не спрашивал.
«Приди… Прошу, приди…» — доносилось из глубины дома.
— Быть может, все сложнее, — вновь заговорил Клеан. — Однажды при мне он сравнил это существо с черенком от метлы в детских руках. У детей ведь как? Сегодня эта их палка-махалка — шпага, завтра — лошадь, потом — трость, потом — еще что-нибудь. Но, пройдет лето — и, все одно, гореть той палке в камине. Или гнить на заднем дворе. Быть может, Берри хотел… — Клеан замялся, подбирая слова.
— Чтобы палка взаправду научилась скакать, как лошадь, и потому каждый день задавал ей овса?
— Да, лучше не скажешь.
— Но овес, надо полагать, не может пойти палке впрок.
— Не может, но… Храни нас Всевышний! — в голосе Клеана послышался суеверный страх. Он перешел на шепот, нагнувшись к самому моему уху. — Она ведь непредсказуема, Николас. Она удивительна, непостижима….
— Кто — она? — спросил я, окончательно запутавшись.
— Хмарь.
Еще до того, как мне стукнуло семнадцать лет, я пришел к выводу, что «удивительным и непостижимым» в нашем мире можно назвать многое — и не ошибиться. Поставим на одну чашу весов банку с глазами мертвецов, что отгоняет от дома бурую хворь, а на другую — живой глаз, подвижный, чуткий к игре света и тени. Удивительные предметы! Но где чудо, а где нелепица, где замысел Творца, а где его недосмотр, где неразрешимая загадка, а где обыкновенное невежество? Весы пребывают в равновесии… Однако за банкой-амулетом нужно зайти в лавку ведуна, тогда как глаза есть у каждого — потому никто не удивляется зрению и не стремится постигнуть его сущность, пока не подкрадется катаракта. Я, по мере сил, старался не впадать в такую ошибку, так что речитативы про «удивительное и непостижимое», обожаемые всякими трепачами и церковниками, обычно не производили на меня никакого впечатления. Но Хмарь Берри Бона… С детства она была для меня случаем особым, и, признаюсь безо всякого стыда — после рассказа Клеана меня охватила тревога, смешанная с любопытством.
До того я и представить не мог, чтобы за россказнями старины Берри скрывалось нечто большее, чем помешательство — но причин не верить Клеану у меня не было. Хмарь, демон Хмари! Берри Бон на смертном одре продолжал ждать, продолжал призывать к себе эту тварь, и — сейчас или никогда! — тварь могла явиться к нему… В какой-то момент я полностью уверился в реальности такой возможности, едва ли не в ее неизбежности: я готов был биться об заклад на свой годовой доход, что в смертный час старины Берри тварь придет. Не сможет не прийти!
Перед моим разыгравшимся воображением она представала в обличии величественном и грозном, какое было бы под стать самой Царице Молний, смертоносной Ан-Ишле. Когда состояние Берри не требовало моего внимания, я всматривался в дрожащие на полу тени; вслушивался в скрипы половиц и треск свечей, затаив дыхание. Детский трепет перед Неведомым вновь овладел мной.
Хозяин подземной Обители не был милостив к старому чернокнижнику: умирал Берри тяжело, то ступая за порог, то возвращаясь обратно в мир. На недолгое время он обрел здравое сознание, простился со мной и с Джессикой. Он, касаясь моей руки, наказывал мне усердней работать — а я всеми силами сдерживался, чтобы не выдать себя, ничем не дать понять, что теперь мне известна его тайна.
«Приди! — звал он до самого конца. — Приди!»
Джессика всхлипывала украдкой, утирала умирающему рот и поправляла подушки. Преподобный Клеан молился, и она молилась вместе с ним.
За час до рассвета Берри Бон испустил последний вдох.
Больше ничего в ту ночь не произошло.
Наблюдая со скамьи у дверей, как светлеет небо над Йолманом, я чувствовал облегчение и разочарование. Тварь так и не явилась, и к лучшему — потому как никто из нас не имел представления, как с ней обходиться. Но, в то же время, досадно было, что Неведомое так и осталось Неведомым, что чуда не случилось, и старина Берри отправился в Обитель ни с чем…